Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 04 (96), 2013 г.



Игорь Харичев
"Мы и Россия"

 

М.: "Вест-Консалтинг", 2013

Игорь Харичев продолжает социально-психологическую экспертизу нашей реальности. Я продолжаю эту экспертизу комментировать. Параметры те же. Хотя интонация меняется.
Интонация предыдущей книги самим заглавием намекала на игру: "Будущее в подарок". Будущее вызывало авгурову улыбку, а уж подарок точно зашкаливал к Лаокоону, боявшемуся данайцев с их коварными дарами. Однако содержание книги было сугубо серьезно: демократическая перестройка России, с технологическими уточнениями: что делать с районами, жители которых перестраиваться не захотят. Какая уж там игра…
Новая книга Игоря Харичева, напротив, озаглавлена сугубо серьезно: "Мы и Россия" — с подзаголовком, отваживающим читателя от всякой игры: "Размышления о нас и нашей стране".
Настроившись на соответствующий лад, я раскрываю первую повесть — "Виват, Россия!" и с первых строк натыкаюсь… на незабвенного майора Пронина, анекдотический образ которого вселен автором во внука, тоже Пронина и тоже майора. Вот уж действительно персонаж, народом обласканный до анекдота. Причем вполне непредсказуемо. Кто знал и кто запомнил бы литератора Льва Сергеевича Шаповалова, если бы под укороченной для детектива фамилией "Лев Овалов" он не пустил бы в свет своего героя, который был вполне предсказуемым персонажем для брошюрки 1941 года, напечатанной в серии "Библиотека красноармейца", а шагнул же в народное сознание — то ли как герой всамделишный, то ли как герой шуточный. И ладно бы Харичев просто использовал легендарное имя, так еще и обыграл, усугубив шуточность: когда успешному майору-внуку генерал прочит чин полковника, — тот отвечает: не надо, тогда-де придется растить еще и правнука — но тоже непременно майора…
Это уже сквозной прием книги "Мы и Россия": отыгрыш общеизвестного персонажа.
Мало вам Пронина? — принимайте Чапая. "Где должен быть командир? — Впереди, на лихой машине!"
Заметный прогресс со времен братьев Васильевых: картофелину заменяет бутерброд с икрой, командир красуется не на лихом коне, а на лихой машине…
Легендарный герой, перевоплотившийся из комдива в майора и перескочивший на лихой машине из 1919 года в 1941‑й, сопровождает нынешнего читателя в наш 2013‑й, погружая нас в мифологически-анекдотическое пространство. Тост майора: "За нашу победу!" — не пробуждает ли в нашем читателе кинозрителя послевоенных лет с незабываемым "Подвигом разведчика" в заднем уме?
Игорь Харичев

А ответ майора Пронина О‑очень большому начальнику: "Я просто больше, чем я есть… Потому что это Россия. Здесь все больше, чем оно есть", — не пробуждает ли читателя стихов, помнящего, как великую строку Евтушенко переколпачивали опять же в тост: стакан в России больше, чем стакан?
Опять дух пародии витает над размышлением.
Властитель умов телезрителей, призывающий их: "Пусть говорят!" и переименованный в Андрея Махалова, — разве не подкрепляет эту пародийность? Но вот в этом пародийном пространстве вы напарываетесь на формулу, вышибающую вас из этого веселого настроя.
В центре сюжета оказывается академик, который долгие годы искал и наконец нашел… формулу спасения России.
Тут, оторвав взор от любимой широкой страны и устремившись душой в любимую же вертикаль (от барина, который всегда во всем виноват до царя, который все решит, а если не решит, то тоже будет во всем виноват), — этого академика герой Харичева должен немедленно доставить к Президенту вместе с формулой спасения России… Президент ждет…
Подождите, дайте дух перевести… Чего ждет? Формулу.
И что тогда? Формула спасет страну!? Да что же это за страна такая, которая ждет спасения от формулы!
— Страна Россия, — отвечает майор Пронин. И готовится доставить академика куда следует… То есть на самый верх.
Тут ему пытаются помешать враги (сбоку, впрочем, не понять, с какого) — враги, не желающие спасения России.
Сюжет!
Я переспрашиваю: а что, стране только и требуется — найти формулу? Не брезжит ли пародийность в самой постановке такой задачи? Вы вслушайтесь: формула спасения России… Это что: шутка, анекдот, розыгрыш? Так нет же: реальность.
Разве не упираются в этот сакраментальный вопрос со всех сторон нынешние идеологи, ищущие спасительную идею, которая разом высветлит мозги миллионам сограждан? "Общечеловеческая идея", "Русская идея"… Вот бы слово найти!
А может, это вообще тысячелетняя греза россиян: зацепиться бы за какое-нибудь слово, чтобы остановить разброд и шатания! Зацепились же пращуры за "самодержавие", подпирали формулу "православием" да "народностью"! Пока не шатнулась история в очередную крайность.
И опять нашлась формула: "коммунизм". С детализацией в стадиях: "от каждого по… каждому по…". И не формулами ли спасали советские вожди дело, доводя их до лозунгов? "Электрификация". "Индустриализация", "Коллективизация". Если не "всего мира", то "по всему фронту". И с неизменным "коммунизмом" на все времена.
Но вот коммунизм отменился. И по всему фронту — чесотка переименований. Все та же мания. Города, переименованные Советской властью, — обратно в досоветские.
Неистребимая вера в магию слова, которое переменит реальность. Ступор на спасении через формулу.
Это уже не веселое пародирование в стиле "командир на лихой машине". Игорь Харичев упирается в проблему, действительно осаживающую нас в реальность.
Ищем петушиное слово… волшебную идею… формулу спасения.
Но и это еще не финал нынешнего нашего самопознания. Дело в том, что враги, похищающие академика с его формулой, — никакие не враги, а… те же самые надежные наши спецслужбы, только разных подразделений.
Знают ли они друг о друге? Вряд ли. Но хоть кто-нибудь в их руководстве знает об этой дублированной технике похищений? А бог его знает. Может, и президент не знает, а те и эти особые отделы докладывают ему. Прибалтийский след… Лондонский след… А он решает: тянуть ли нефтепровод через Прибалтику или в обход…
Но дело-то даже не в этом. Не в том, какой "след". Дело в том, что с самого верха тайные службы параллельно и одновременно шуруют в России с разных направлений. И это не разваливает страну? А может, это как раз и спасает ее? Вопрос настолько выпадает из обычной логики, что кажется абсурдным. Но ведь именно спасительные формулы искали правители, стремившиеся удержать страну от распада, в котором участвовали.
Колчак верил в свою формулу, Ленин — в свою. Насчет Ленина у Харичева сказано, что его идеи — полная чепуха. То есть, вряд ли Ильич видел реальность за своими химерами. Я думаю, что именно это он и видел: накренившуюся реальность. А хватался за "пролетариат", за "коммунизм" и прочие бродячие призраки того времени, потому что не за что было больше ухватиться. Чтобы перевернуть Россию туда, куда она уже накренилась.
Но это все — в ситуации Гражданской войны и вообще военного времени. А в ситуации мирной "передышки"? Партия вроде бы одна, но фракции раздирают ее смертельно. Гулаг эти фракции стережет и дробит, но и фракции караулят друг дружку, и каждая имеет формулу спасения. А в целом создается облик страны, которая без конца спасается, громя по очереди приверженцев этих формул и ссылаясь на волю народа, народ же мечтает о единстве, а проваливается в междоусобия.
"Монолитная Россия" неотразимым пугалом маячит у Харичева в сегодняшней экспертизе тысячелетнего чресполосья.
Президент, понимающий, что мы живем в "новом информационно-коммуникационном мире", выслушивает советников и советчиков.
Один поясняет:
— Народ — носитель суверенитета и источник власти. Власть всегда от народа. Поэтому, когда народ ругает власть, он ругает самого себя. Таким образом, не надо бояться народной ругани.
Другой напирает:
— Они сладострастно описывают якобы мерзостную природу русского человека, мечтающего лишь о том, чтобы напакостить соседу, и способного хорошо работать только из-под палки в тисках тоталитарного режима. Это возмутительно!
Участники этого диспута думают об одном и том же: найти спасение от распада страны, то есть научиться терпеть народную ругань, не доводя дело до тисков и до палки, но на всякий случай укреплять и стены, чтобы они, гнилые, не разваливались, когда ткнешь.
В эпоху рынка и гласности стена называется: банкет. Игорь Харичев посвящает этой теме самую большую свою повесть, а поскольку тени и дары данайцев продолжают маячить в его экспертизах, то подзаголовок к "Банкету" звучит так: "Пособие для начинающего патриция". То есть для нынешнего прохиндея, который хочет в этот патрицианский заповедник любой ценой проникнуть.
Для этого надо знать правила проникновения или, лучше сказать, условия пребывания участников банкета — как постоянно пребывающих, так и на время прибывающих.
Что же они там делают?
Во‑первых, едят. Бесконечно. И пьют, понятное дело. Во‑вторых, у них всегда праздничное настроение. У всех, обязательно! В‑третьих, они убеждены, что недоступны, то есть, что общаются только с равными себе. Никаких чужих ни в один зал этого многозального банкета охрана не пропустит.
Прокомментировать?
Лев Аннинский

То, что они без конца жуют и булькают — с тостами и без, но с непременным смакованием сверхмодных винных марок и неслыханных заморских рецептов, на мой вкус, несколько перегружает у Харичева повествовательную ткань: во всяком случае, я как читатель с трудом перевариваю такое количество съестного в чужих животах. Однако отдаю должное экзистенциальным истокам подобного чревоугодия: сколько же надо было голодать народу, кладя зубья на полку при каждом природном и социальном бедствии (каковыми полна российская история), — чтобы без конца заедать эту историческую жуть! Праздник обжирания как гиперкопенсация голодухи.
"Праздник жизни, который нескончаем". "Жизнь, кажущаяся ярким праздником". Праздник — как мечтаемый образ жизни… Чьей жизни, я спрашиваю, — этих вот избранных?
А что, в народе, в огромной глубинной массе его — не живет разве неизбывная жажда праздника, которым прерывается тягучая лямка повседневности? И разве не становится в русской жизни любой праздник — освобождением от этой проклятой лямки — уходом в гульбу без края?
Так что завсегдатаи банкета зря думают, будто они на Руси — что-то особое. Хотя и общаются — только с избранными и только как избранные. Сквозь легкий налет пародийности харичевского описания (габитус) чувствуются тысячелетние хроническое болезни русской души (диагноз), которые, может, и не болезни уже, а склад органики (спасительный рецепт).
Они ведь, банкетчики, не только едят и пьют. Они работают. Как?
"Каждый беспрерывно что-то пишет, согласовывает, прорабатывает, решает".
Что решает, с кем решает? С какими-то ловкими поставщиками, не обеспечившими доставку каких-то дефицитных приборов… Но доставщики не сами же делают эти приборы! Все делается руками (и умами) тысяч работников, за которыми стоят миллионы работяг, добывающих для этого металл и энергетику, а их надо еще и кормить, и не в банкетных залах, а в рабочих столовках и на полевых станах, среди земли, то ли вспаханной, то ли брошенной по нашим "праздничным" временам.
Между лямкой повседневности и гульбой от этой повседневности — гигантская тысячелетняя реальность. Между бунтом и диктатурой, диктуемой силами этого же бунта. Между Гулагом и Реабилитансом.
И это — нормальная жизнь? Спасительная формула?
Да, спасительная. В страшные эпохи войн и нашествий.
С запада, с востока, с юга. Или от надрыва сил при собственном продвижении. На запад, на юг, на восток. Куда пустят. А в паузах этой героики — праздник чаемого безделья, безумие от того, что не за что гибнуть, не во что верить, нечем занять ум и душу. И судорожное нагромождение стен и запретов, замков и заборов. Потому что иначе — "полный бардак". От пустоты на месте спасительных формул.
Вот такая плата за безопасность на гигантском пространстве, где нет естественных границ, а опасность на каждом шагу диктует повседневный образ жизни (и смерти), где сила — в руках бандитов и правоохранительных органов, договаривающихся между собой, а огромная "серая" масса людей думает, что она и впрямь серая, то есть делает вид, что она так думает, а мыслями она — или на банкете, или…
Или так:
"Изощренное испытание — жизнь в России, потому что страна вроде бы цивилизованная, а все время находится что-то, что отравляет существование, подталкивает к подлости.
Очень трудно оставаться человеком в таких условиях, но в этом смысл испытания — тебе подлянку, а ты держись, не поддавайся. Короче, Россия — особая территория. Настолько особая, что ее состояние впрямую влияет на состояние всей Вселенной".
А как же наша особость в этом вселенском всесмешении?
Голос крови?
"Национальность по крови может не совпадать с той национальностью, которая определяется самоощущением человека. Если человек думает по-русски, если ему близка русская культура, если, наконец, он считает себя русским, он русский, несмотря на то, что в нем течет другая кровь. Неважно какая, армянская, еврейская или польская".
Абсолютно согласен с этой самохарактеристикой! Остается вопрос о том, что делать.
"Россия — из антивещества… Следует дать свершиться (свершаться? — Л. А.) тому, что неизбежно… Пусть все идет, как идет".
Прохиндей идет — на банкет. Потому что в массе народа живет мечта: если не сломать все стены, то хотя бы проникнуть за стены. И, значит, перед нами не прохиндей, а человек, проникшийся общим чувством нашей эпохи. Ощущением чаемой народной правды, то бишь немедленной справедливости.
Правдами и неправдами он проникает-таки в запретные залы; в конце концов его засекают, изобличают, выставляют вон и даже собираются наказать.
"— Наказать его надо. За наглость. Примерно наказать. Но потом вернуть. Человек он полезный. Наш человек".
Божественная музыка слышится ему (и мне) в этом дополнении к приговору. Значит, не только в массе "серых" прохиндеев, "подталкиваемых к подлости", живет мечта попасть на банкет избранных, но и сама элита, вкушающая банкетную праздничность, должна пополнять свои ряды теми из прохиндеев, которые выкажут соответствующие способности.
А они выкажут! Так что стена между властью и народом — если не гнилая, то прозрачная. Иначе все давно бы взорвалось.
Оно и взрывается, когда вонь от гнили доходит до небес.
А в мирные промежутки, подобные тому, какой мы имеем сейчас? Проблемы исчезают?
Нет, не исчезают. Вот их далеко не полный перечень, по Харичеву:
"Следователь может открыть дело, а может закрыть, оперативники могут подбросить наркотики, оружие, а могут не заметить их. Прокурор может выдвинуть обвинения, а может не выдвинуть. Судья может осудить, а может и оправдать; судебный исполнитель, если захочет, заставит выполнить решение суда, а то возьмет и посмотрит на все сквозь пальцы".
Виновники — чиновники. Крапивное семя. Начальники.
"У каждого начальника свой заскок. Один большой теннис обожает, другой — японскую борьбу, третий — пчел или хоккей. Один девочек любит, другой — мальчиков".
Сплошные взятки и откаты… Ну что с этим делать?
Следователей, прокуроров и судей, безобразничающих на своих постах, снимать, судить и сажать. Чиновников, нарушающих неписанные законы, прижимать и возвращать в разумные рамки. Девочек и мальчиков от их похоти — спасать. А также пчел, хоккеистов, теннисистов и японских борцов. Ну, и что же, "коррупция" исчезнет?
Никогда!
Обуздывать, ставить пределы подлостям, давать по рогам зарвавшимся — да!
Искоренить? Нет. Не удастся. Потому что это образ жизни. И коренится он в народе, привыкшем сводить концы в бесконечности, где все без конца смешивается, разграничивается и вновь смешивается. Могут покалечить, засадить или, по крайней мере, устроить неприятности по службе, а если не хочешь неприятностей, знай правила жизни.
Правила известны. Неписанные: "Не нарушай, не ругай власть, не воруй слишком много, делись с теми, от кого зависишь".
Зациклились, понимаешь, на "коррупции". Да она — просто очередной псевдоним того, что было всегда.
"Бакшиш, мзда, подмазка, хабар, барашек в бумажке…"
Я бы и "нос" добавил к этому списку: то, что несешь, чтобы дать, а при неудаче остаешься с носом.
Ключевое слово: подарок.
Подарок из будущего. Подарок на будущее. Будущее как подарок.
Что же это в нас? Предельная иррациональность, лечащаяся беспредельной рациональностью. Вселенная, лучащаяся в беспросвете. Антивещество в роли вещества. Всеотзывчивость и безответность. Любовь ко всему миру и презрение к самим себе. Русский дух. Проклятые вопросы.
Черное и белое не различить, пока дело не обернется красным и белым? Но красное против белого — это уж последняя ясность. А черное с белым — вопрос повседневный, стоящий перед каждым. Когда у веревки два конца… и надо выбрать, какой конец твой.
Пора откомментировать финальный аккорд книги Харичева, последний пункт его экспертизы.
"Я повесился. В ванной. На веревке, которую мать использовала, чтобы сушить белье. Обманул все-таки этого капитана. Я освободился".
Про "этого капитана" — чуть ниже. Для начала оценим конец — конец героя. Монолог самоубийцы. От первого лица.
Как бы с того света. Монолог прохиндея, который на этом свете умел проходить в закрытые двери, иногда несовместимые.
Однако совместил — роль платного осведомителя, которого "этот капитан" внедрил в оппозиционную противозаконную группу, и роль активного участника этой противозаконной группы, как приказал "этот капитан".
Надо крутиться между теми, кому ты пишешь доносы, и теми, на кого пишешь.
А если по мере того, как делаешь оба эти дела, ты понемногу проникаешься идеями тех вождей, к которым подставлен?
Идеи — в духе проклятых вопросов. Надо устраивать шествия, митинги и демонстрации, требуя своего права на эти шествия, митинги и демонстрации. Масляное масло? Антивещество в роли вещества? Кому должен сочувствовать герой Харичева, подвешенный на веревке о двух концах?
И тем, и другим — вполне в духе отечественной традиции, где тайные организации и секретные службы шуруют параллельно, то есть с двух концов разом?
А в чью пользу и во имя чего шуровал Евно Азеф? Штатный чин Департамента полиции и одновременно — руководитель боевой организации эсэров — он когда был искренен: когда выдавал боевиков властям, спасая тем самым от гибели важных начальников, или когда организовывал теракты, обрекая этих самых начальников на гибель? (Между прочим, обрек и попа Гапона, который тоже не поймешь кто: то ли провокатор, увлекший рабочих на кровавое шествие, то ли радетель за рабочих, надеявшийся им помочь).
В отличие от Гапона, Азеф сумел отвертеться если не от смертного приговора, то от его исполнения — удрал. Умер в 1918 году от болезни почек, своей смертью, в германском госпитале. В России ему не дали бы умереть своей смертью: угробили бы или родные эсэры, или родные полицаи — в зависимости от того, какой конец веревки оказался бы реальнее, то есть ближе. И уж точно прав Харичев: само наличие такой веревки о двух концах — роковой выбор человека, решившегося на активное участие в нашей истории.
Интересно, а Дмитрий Богров был когда искренен: когда работал тайным агентом на полицию (и стрелял в Столыпина при явном ее попустительстве) или когда входил в организацию эсэровских боевиков‑максималистов, то ли провоцируя их на смертельные подвиги, то ли отдаваясь этому смертельному делу всей душой? Полиция его не выгораживала — казнила незамедлительно (через десять дней после покушения). Голову петле Богров подставил спокойно и с достоинством (потому что ненависть к Столыпину и ко всей правящей камарилье была истинным символом его революционной веры?).
Где же там вера, а где имитация? Где подвиг, а где провокация? В какой синодик вписывать человека, когда будущее, за которое он отдает жизнь, наконец, наступает? И что это за светлое будущее, которое требует темных жертвоприношений?
А уж от чего не удрать и не отвертеться: будущее — не подарочек.
Я имею ввиду великое будущее. Если распадемся, переродимся, исчезнем как великий народ, проклятые вопросы снимутся сами собой. Если же и дальше суждена нам судьба великой страны, то великое будущее всегда тяжко, горько.
И тогда надо быть готовыми ко всему. Кроме одного варианта (сейчас я напомню заголовок предыдущей книги Игоря Харичева), что будущее будет преподнесено нам в подарок.
Притопает в образе еще одного коня, подаренного грекам-троянцам греками-данайцами?
Про такого коня и написал Вергилий в "Энеиде", вложив в руки Лаокоона копье, а в уста — фразу, которая вошла в золотой фонд всечеловеческой мудрости:
— Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes!
Что переводится так: что бы это ни было, боюсь данайцев, даже и дары приносящих.
Закончу тем, что сказал по этому поводу замечательный филолог, мой университетский учитель Николай Иванович Либан:
— Лучше бояться, чем испугаться.

Лев АННИНСКИЙ



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.