Гвозди номера № 02 (94), 2013 г.

Вот дачный дождь, как летний душ из бака,
как мокрый плащ на плечиках грозы,
щекочет стебли лакового мака
и барабанит в миски и тазы,

зализывает трещинки и ранки
тоскующей по нежности земли.
веранда с ним играет в банки-склянки —
посуду в спешке в дом не занесли.

А где-то, в чаще города дремучей,
в час пик, в чаду тянучки городской
ты глянешь в небо, в налитые тучи,
со смутным ожиданьем и тоской,

и смажет дворник локтем с лобового
увесистую, ртутную слезу,
и твой диджей запнется слабовольно
и стихнет, молча слушая грозу

без первобытно-детского восторга,
и вспомнится, как яростно текла
слепая страсть по вене водостока
и губы нам жестоко припекла,

как боль на пальцах грызла заусенцы,
и плакала, когда ты был не прав,
Тот дождь… Он шел без умолку, а сердце
до остановки добиралось вплавь,

Тот дождь… Он крыши рвал с домов добротных,
обрушившись как тридевятый вал,
шумел и бесновался в подворотнях,
и за окном палаты бунтовал.

Он был моей любви безумной частью,
такие не частят в одной груди.
Теперь идут и к счастью, и к несчастью
у нас простые, дачные дожди.

У качелей одно на уме, хоть скрипят о высоком.
Только сядешь, и вмиг рассекретят тебя облака.
Улыбается память, и бурым измазавшись соком,
обдирает о камни орехам зеленым бока.

Здесь впадает река моя в крайности, в райности,
                                                                         в детство,
оставляя пороги, сливается с новой водой.
В этот город впадая, так хочется сразу раздеться,
скинуть сумки, набитые мятой, лежалой бедой,

и по зову (по самому древнему зову, конечно)
стать по косточки в море, русалочью верность храня,
и входить в глубину так же бережно, тихо и нежно,
как однажды входил ты за тайнами жизни в меня.

Пригуби руки,
они ведь еще теплы
и помнят, как делать чай,
как плести косы.

Пока мы в разлуке —
жизнь продолжает плыть
за подмостки, от взглядов,
и вслед ей глядят косо.

В придорожном кафе
вспомни, вот что была
одета, что пела,
всмотрись в наш последний дубль,

в нем от убранной чашки
блеснет на краю стола
влажный след —
это мой блеклый облик
идет на убыль.

Восьмерка бесконечности — все мы,
когда любовь нас выхватит из тьмы.
Нас пишет на поверхности планет
тончайшей кистью первородный свет.

Нас мелом пишут звезды в уголке
на небе, как на грифельной доске,
богатые у нас берут взаймы,
и самые великие умы

несут пюпитр, этюдник и блокнот,
и не жалеют кистей, слов и нот.
Но времени закройщик нас кроит,
под ножницами циферка кровит,

и чтобы мы друг друга не нашли,
восьмерку разрезают на нули,
на две немых, бесплодных пустоты,
которые зовутся «Я» и «Ты».