Гвозди номера № 09 (89), 2012 г.

Вышла из печати новая книга Бориса Марковского «Мне имени не вспомнить твоего…» — сборник стихотворений, лирической прозы: «заметки о полях жизни» и переводов. Книга оформлена в лучших традициях «совковых» времен, знаменовавшихся, в частности, нездоровым увлечением широких народных масс поэзией: твердый переплет, мелованная бумага, свободное текстовое пространство, разбивка на подразделы, предисловие и послесловие — т. е. с явным указанием на то, что именно так, и никак иначе должно быть! Ибо поэзия — не мякишка, а «Бог в святых мечтах земли».
Для ироничной эпохи постмодерна, в которой нам выпало счастье жить, серьезный, «лобовой» — без сарказма, абсурдизма и гротеска — пафос книги кажется анахронизмом. Но это впечатление обманчиво. Автор сознательно, убежденно и последовательно заявляет свою литературную позицию — элегический неоклассицизм. Здесь налицо вызов всей современной отечественной поэтики — от концептуалистов и метареалистов до неоавангардистов.
Эта позиция определяется Борисом Марковским уже в начале книги — через эпиграф. Им приводятся строчки Арсения Тарковского — поэта, который, как принято считать, представляет боковую «неоклассическую» линию развития отечественной поэзии, идущую от акмеистов и Ходасевича. Во времена, когда советской поэзии полагалось «кастетом кроиться у мира в черепе», декларировать, пропагандировать и побуждать гражданские чувства, большая группа интимных лириков неоклассицистов — Михаил Лозинский, Мария Петровых, Аркадий Штейнберг, Владимир Державин, Семён Липкин и Арсений Тарковский, благоразумно перебралась на периферию публичной литературы — в тенистую заводь литературного перевода. К слову сказать, здесь же, «чтоб возможно было жить», укрывались и их старшие современники из когорты «великих русских поэтов» — Анна Ахматова и Борис Пастернак.
Сегодня, к сожалению, на переводах не проживешь, но верный традиции Борис Марковский отдал им почетную дань. Его переводы Гельдерлина, Райнера Марии Рильке, Георга Тракля и Пауля Целана — крупнейших представителей немецкой герменевтической поэзии — несомненно, литературная удача. Ведь такого рода поэзия, — где «язык существует на грани осмысленности, а осмысленность языка и эстетика языковых структур становятся проблемой понимания того или иного конкретного текста»*, — в принципе не переводима. В случае же представления герменевтической лирики на другом языке, уместней говорить о нахождении переводчиком своей методологии ее интерпретации. На мой взгляд, интерпретации Бориса Марковского заслуживают похвалы, особенно такие, как, например, стихотворение Рильке «В старом доме»:

Итак, повторюсь: духовная связь Бориса Марковского с творчеством русских неоклассицистов, и в первую очередь Арсением Тарковским, представляется мне очевидной. Поэзия последнего — изысканная медитативная лирика, когда-то очень востребованная и превозносимая в среде интеллектуалов-семидесятников, для Марковского по сути своей — альма-матер. Однако он не претендует на генетическое родство с кумиром своей молодости, на что прямо указывает цитата, предваряющая его книгу:

Не набивается он к Тарковскому «в сыновья», по-видимому, потому, что разумно рассматривает себя не последователем или продолжателем, развивающим традицию, а современным поэтом, поющим, возможно, и «в традициях», — но! — не с чужого голоса. Лирика Бориса Марковского носит сугубо интимный и даже исповедальный характер. Это — попытка «выговориться», поведать некую «свою истину», обращенная не к читательской массе, а к тому единственному слушателю и собеседнику: «Кто имеет уши слышать»***. Элегическая муза Марковского строга, незатейлива по форме и, как положено, повествовательна. Читать его, это все равно, что разговаривать «за жизнь» с незнакомым человека, ответив на его приглашение, «раздавить с ним пузы-рек». Случайный собеседник твердит:

— и как бы в оправдании, напоминает, что в своем возрасте он еще не выдохся и не чужд идеалов:

В этом свое разговоре «о жизни и смерти» — теме извечно волнующей, а потому всегда востребованной, Марковский опять-таки типичный «неоклассик», выразитель традиционного для этого направления перманентного пессимизма. Вспомним, для примера, декларацию совсем еще юного Мандельштама: «Я от жизни смертельно устал, ничего от нее не приемлю». Подобного рода мировоззрение в культурологическом плане — общечеловеческий феномен, оно имеет место всегда, но в отдельные эпохи особенно процветает. В современном же постмодернистском дискурсе пессимизм, как абсолютную категорию чувствования, общество отвергает, впрочем, также как и оптимизм, заменяя все эти идеальные понятия неопределенно-смесевыми типами ментальности, непременно замешанными на иронии. С другой стороны, постмодернистская парадигма приветствует все не типичное, из ряда вон выходящее. Из этого, в свою очередь, следует вывод, что, в общем и целом, поэзия Бориса Марковского вполне современна, но ее следует оценивать исключительно как свидетельство «его истины». Чтобы прочувствовать ее «расшатанный покой» и изысканный лиризм, читателю необходимо попасть в резонанс с духовным полем поэта, у которого даже:

Это отнюдь не означает, что читатель должен лишь сугубо эмоционально воспринимать голос Бориса Марковского, бездумно поглощая все, что у него написано, а, скорее, предполагает усвоение некой логики, интуиции и последовательности развития его поэтической речи, существующей, в первую очередь, как выражение строгих и осмысленных внутренних требований поэта к самому себе.