Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 03 (83), 2012 г.



Александр ФАЙН

ЗЯТЬ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ

По утрам, подавая зятю завтрак, теща выпаливает новости. А их в девятиэтажном доме за день накапливается уйма. Дом кооперативный, серого цвета, блочный. Оба его конца, по два подъезда с каждой стороны, отогнуты так, что в плане дом напоминает расплющенную латинскую букву "Z". Во дворе от зари дотемна в неусыпном дозоре — войско бабушек, стерегущее внучат и мораль.
Тещу знают все. В прошлом дешевая портниха-надомница из маленького богомольного городка, тяжелой иголкой поднявшая дочь, живет она чужой радостью и болью, щедро и доверчиво впуская их в свое недообласканное сердце. Семь лет назад горьким зимним вечером написала она письмо дочери в Москву про все свои напасти: как прострочила себе палец да сожгла утюгом дорогой костюм жене завмага, что принесла расставить английское джерси до ее русских бедер. К весне пришел ответ: "Маманя, хватит тебе иголки менять, приезжай. Наталии нынче в школу, хлопот тебе и здесь наберется. А куском не попрекнем, отработаешь по хозяйству. И Коля тебя зовет, говорит уж больно скучает по твоим томленым щам".
Теща встает рано, в доме напротив лишь два окна крайних светятся. Небось, такая же приживалка на хлеб себе хлопотит. Теща ставит в духовку чугунок со щами. "В кастрюле крестьянские щи как стомить? — ни духа, ни вкуса. Чугунок знатный, ему и годов куда поболе, чем зятю, будет. Папаня еще при нэпе из Касимова привез, мамане — платок, мне — бусы. А духовка не духовка — дров не надо, повернул крючок и жди, а духа печного нет".
Теща садится на табурет, ладошкой-скребком разглаживает подол на коленях, уголки сухого морщинистого рта постепенно опускаются, глаза влажнеют. Огней напротив становится поболе, некогда о жизни страдать и слезы лить. "Скоро зять икать да харкать пойдет в ванную, потом внучку в школу надо спровадить. Дочь нынче выходная, пускай поспит чуток лишнего. Вот ведь как, всю жизнь людям одежу кроила да штопала и патент был, а пензию не заработала. Сама за мужика была и дочь одна ростила. Теперича в приживалках при зяте. Какие мужики просились — не пустила, собой­-то ничего была. Участковый год кругали вертел, по-хорошему сулил жить. Да и завмаг не с пустыми руками в окно стучался, все склонял... Супротив семьи не пошла. Настя корила: мол, гордыня тебя, Маня, мучает. Вот и осталась при пиковом интересе и раскладушке у плиты. Слава богу, зять пьющий в аккурат и куском не обидит".
Жили они дружно. Нравились больно зятю натуральная речь тещи да ее крестьянская повадка заготавливать все впрок.
Зять Николай Иванович был лысоват, коренаст, по дому ходил босиком, в трусах и в майке. В быту он был человек легкий, балагур, за столом неразборчив и на похвалы теще не скуп. В получку приносил ей бисквитный торт за рубль сорок девять или двести грамм ирисок. И хотя принимала теща эти подношения с молчаливой деликатностью, о них знал весь дом. Но самое главное, зять был энциклопедически образован — запираясь в туалете, брал с собой том Детской энциклопедии.
Была у зятя с тещей любимая игра: они вместе смотрели детективные фильмы. Пока идут титры, Николай Иванович излагает сюжет никогда не виданной картины, нагоняя туда ужасы и небылицы. А потом каждый кадр сопровождает такими комментариями, что все запутывается в жуткую и бессмысленную мешанину. Теща охает и беззлобно отмахивается:
— Да ну тебя, мерин сивый, запутал совсем!
Иногда теща жаловалась зятю на дочь. Правда, дабы не лить масло в печь семейную, по не очень серьезным поводам:
— Вот пропесочил бы ее как следывает. И то, говорю, сход, собрание по-вашему, стало быть, а твоей кувалде все некогда! А как часами на телефоне, — небось, время находится… Коль, ты послухай ко мне! Марья Николаевна, бабка энтого Антона, что вокруг нашей Наталии все кругали закладывает, сказывала, будто в ихнем правлении начет вышел.
Зять вопросительно поднимает брови.
— Да в прошлом годе от них отец смотался к молодухе! Такой высокий, породный мужик из десятого подъезда. Ну, машину-то разбил! Дворовые говорят, закладывал хорошо.
— А в чем дело? — пытается остановить ее зять.
— Да жена у него хромонькая, лупоглазенькая, они вместе-то не ходили. А парень, какой удачный! Слышь, Колюня, врачи говорят — надо ему развитие остановить, а то свихнется… Так вот я и толкую, вроде бы там в правлении обчет­начет, леший его поймет, какой вышел! Уж краля твоя разве пойдет на сходку-то? А мне больно к Антонине надо. Вторую неделю не встает. Не дай бог помрет, так и не простимся… А нынче какое наше время?.. Вот и Настя пишет, что помирать пора.
— Ну вот, опять за свое! А кто Наталии подвенечное скроит? Еще дел сколько! А какое собрание?
— Да я тебе и говорю, — теща встрепенулась, — как раз поешь, я пельменей навертела. Чего тут до школы идти-то? Послушаешь новости какие. Может, теперь платить помене будем.
В актовом зале, снятом на субботний вечер для ежегодного собрания членов-пайщиков, председатель правления — высокий полковник с усами кавалериста — завершает отчетный доклад. Все ждут основной части собрания — вопросы к правлению. Доклад окончен. Нарастает гул, полковник левой рукой теребит ус и пытается урезонить распетушившихся членов-пайщиков. Где-то из середины зала раздается властное:
— Тихо! Что вы, как куры, кудахчете! — К трибуне, опираясь на палку, направляется высокий сухой мужчина в послевоенном кителе с тремя орденскими планками. — Я хочу сделать заявление.
— Слушаю вас, — полковник сохраняет спокойствие.
— Я живу в седьмом подъезде, на четвертом этаже. — Мужчина по-командирски чеканит каждое слово. В нашей секции строители преступно не закрепили канализационный стояк. Под действием потоков, — а кушаем мы все бутерброды, а не кашу, как в войну, — образовался прогиб… От того и запоры, извините.
— Переходим на мягкую диету, — раздается сочный бас.
— Товарищи! — оратор стучит палкой. — Юмор тут кончится слезами. Стояк связан с коллектором и, если соединение лопнет, фекал зальет подвал. Я провел обследование, в соседних подъездах стояки тоже держатся на честном слове, только не на моем, а тех, кто допустил это безобразие! В войну таких работничков в штрафбате уму-разуму учили или к стенке ставили.
Тема всеобщего фекального потопа волнами расходится по рядам. Неожиданно за спиной Николая Ивановича слышится слабый женский голос:
— Товарищ председатель, вот и у нас тоже. Мы живем на сгибе, в десятом подъезде, так у нас швы наружные расходятся. Так я хочу спросить, — продолжает голос менее уверенно, — будут ли ремонтировать? А то когда мы с мужем спим, мне дует в голову.
— А вы ложитесь валетом! — резко оборачивается Николай Иванович.
Зал взрывается. Женщина вздрагивает, лицо ее передергивается гримасой, она закрывает его руками и опускается на скамью. Достоинства супружеского ложа в валетном варианте вызывают новый прилив творческой фантазии членов-пайщиков. Спустя некоторое время до слуха Николая Ивановича доносится:
— Разрешите… Выпустите меня отсюда!
По проходу, сильно припадая на левую ногу, пробирается женщина, которая не хочет спать с мужем валетом. Николай Иванович вспоминает утренний разговор с тещей: "Неужели это мать того Антона, что звонит его дочери?"
Предстояла осенняя уборка в квартире. Вечером после работы Николай Иванович взял парашютную стропу, которую привез из прошлой командировки, тяжелый куль с зимними вещами и направился во двор. Под аркой ему встретилась мать Антона. Она узнала обидчика:
— Куда же это вы, с веревкой?
— Как куда! Вы разве ничего не знаете?.. Тут весь, можно сказать, кооперативный актив встал на вахту. В сто тринадцатой квартире живет корреспондент "Вечерней Москвы". После вашего выступления он написал фельетон "Когда москвичке дует в голову". Приезжала компетентная комиссия из Моссовета. Оказывается, наш дом на самой высокой точке Москвы, и здесь такая роза ветров, что края дома постоянно отгибаются. Вот швы и расходятся!
Женщина с испугом оглядывает дом.
— Теперь каждый год придется выпрямлять. В среду на экстренном заседании правления постановили оттягивать на общественных началах. Вот несу свою веревку, а это спецодежда на весь подъезд, — он приподнял куль.
— Как это? — большие серые глаза навыкате смотрят не мигая.
— Вот так! Все мужское поголовье левого загиба встало на вахту под девизом "Каждый день с натягом". Главное сейчас  — всем миром тянуть в одну сторону! А жильцы правого загиба выступили со встречной инициативой: "Ни дня без оттяжки".
После завершения уборки сели всей семьей за стол. Жена достала из холодильника запотевшие пол­литра, початые в прошлую субботу.
— Ну, что новенького в доме? — осведомляется Николай Иванович, ловко наполняя семейные лафитнички и подмигивая любимой теще.
— Нашему председателю, усатому, — бес в ребро! Тоже мне, ухарь погонный, нашел соплю молодую. Из дома ушел, кобель бесстыжий! При жене-то больной. Вроде она начальству настучала, — так теперь его из армии попрут.
— Ну, по второй, что ли? — зять виртуозно, до самых краев наливает по второй.
— Коль, ты послухай, чего во дворе говорят, — нетерпеливо сообщает теща, — дом­-то наш должон быть прямой.
Николай Иванович чуть не поперхнулся куском селедки, но, сглотнув слюну, сдержался и безмятежно улыбнулся:
— Так что, теперь, небось, спрямлять начнут?
— Вроде как фунгамент новый положат, и на места края заводить будут, — со знанием дела уверенно вещает теща.
— Чушь какая-то! — вмешивается жена.
— Почему чушь? До войны в Москве так несколько домов перевезли, когда проспекты прокладывали, — безмятежно зять по третьей наполняет лафитнички.
За чаем он рассказал свежую историю.
Ранним утром в метро пусто, редкие пассажиры, забившись в углы, дремлют. Николай Иванович вынул субботнюю "Вечернюю Москву" с кроссвордом. На станции "Киевская" вошла девушка в красном плаще периферийного пошива, с двумя огромными чемоданами, плотно перевязанными бельевой веревкой. Она сдунула завитушку с потного лба, поправила сбившуюся косынку и, оглядевшись, подтащила чемоданы к Николаю Ивановичу.
— Товарищ, я доеду до Белорусского вокзала?
— В самый раз, подруга милая! Твое счастье, что едем в головном вагоне. Вот на следующей станции из первой двери выглянешь и попросишь помощника машиниста, чтоб на "Белорусской" остановился. Сейчас проводится "Месячник экономии электро-энергии". Так что, пока пассажиров маловато, тормозят по требованию. Улыбнешься ему, красавица, так он для тебя не только остановит, еще и чемоданчики подтащит.
Девушка поволокла чемоданы к первой двери. Поезд остановился, девушка вышла на перрон и встала между чемоданами. Николай Иванович боковым зрением увидел лишь вытаращенные глаза помощника машиниста. Двери захлопнулись.
Кончив рассказ, зять испытующе смотрит на тещу. По ее реакции он всегда проверяет, можно ли будет оприходовать эту историю. Раскрасневшаяся теща фартуком утирает глаза:
— Ой, Колюня, ошеломудит тебя какой молодец! Ой, нарвешься — на лекарства работать будешь.
— Да это ж шутка. Рожи кругом кислые, зенки тусклые. А так хоть блеск какой в глазах появляется.
— А ты тоже, Олег Попов нашелся! — вмешивается жена.  — Девушка, может, первый раз в Москве, на поезд опаздывает, а ей такой вот ухарь мозги пудрит!
— Эх вы, клуши сердобольные! Да вы хоть знаете, что в Москве в прошлом веке розыгрыши непременно устраивались на званых вечерах. Вот, скажем, Куприн или Гиляровский по части розыгрышей были специалисты суперкласса. Отношение к розыгрышу, — Николай Иванович поднимает над головой указательный палец, — это уровень культуры, только настоящей, а не по диплому. Обидели девочку­несмышленыша!
А сдать чемоданы в переносную камеру хранения за рупь — ей, видите ли, двух дипломов и трех аттестатов не хватает; не сдавали такого предмета — "соображение". Это надо ж поверить, что метро — по требованию!.. — Свой монолог зять продолжал из коридора. — Да вы оглянитесь: придут гости, примут по полкило, винегрету натолкаются до изжоги  — и в телевизор… О фильме двух слов связать не могут. Я, может, великую просветительскую миссию выполняю! Подхватилась с чемоданами… Слава богу, комод бабкин не взяла из дому. А если б я сказал, что рельсы сперва надо шелковой тряпкой протереть, чтоб сцепления хватило, так она б живехонько комбинашку скинула и прыг на рельсы — тереть?
Ранним декабрьским утром, возвращаясь на такси после командировки, Николай Иванович вспоминает вчерашнюю удачу.
"Неплохо получилось. Рейс два-жды откладывали. Потом, наконец, пассажиров построили и гуськом к самолету повели. У трапа опять стоять пришлось: не тот трап, оказывается, подали. А этот, с ковром, нужен был к другому рейсу. Бегал какой-­то с толстыми нашивками, тряс ягодицами".
Николай Иванович одному ко-мандировочному с багровой рожей рассказывал истории из жизни "Аэрофлота". Видя, что к нему прислушиваются двое в кепках фасона "аэродром", Николай Иванович стал говорить приглушенно, но так, чтобы эти, в кепках, слышали:
— Надо деру давать. Я месяц назад летел с этим экипажем из Одессы и сразу признал шустрил этих. Так эти козлы воздушные на моих глазах в буфете приняли по два стакана молдавского — и давай такие иммельманы в воздухе заделывать! А у "ИЛов" обшивка рассчитана на простой вираж. В кабине стало "газить". Дышать трудно, а эти козлы отдраили люки и по бикфордову шнуру погнали пассажиров на плоскость. Я потом неделю, как провод или шнур увижу, хватаюсь — не оторвешь, аж пальцы белеют.
"Неплохо было исполнено. Правда, насчет бикфордова шнура передержал. До Москвы пассажиры уняться не могли. Эти — в кепках, — вот бараны, стали требовать, чтоб экипаж на Раппопорта послали".
— Так говоришь, с клиентами сложно? — Николай Иванович об-ращается к водителю такси. — Это, друг, ты сам виноват. Вот ты приехал на аэродром, спокойно бери одного, чемоданчик поднеси, усади. Мужику сигарет хороших предложи. Шепотком объясни, куда москвичи ходят, а где приезжие толкаются. Ну, конечно, адреса девочек… Если женщина с ребенком — резинку жевательную сунь ублюдочку, чтоб не облевал казенный интерьерчик. Мозги надо чуток приложить — всяк отблагодарит! А там и передовик, в нужный момент с инициативой: "Сервис — это по-московски".
— Ну, ты ушлый! С тобой не пропадешь! Может, и адресочки имеешь? — Таксист лихо пошел на обгон.
— Девочек?
— Ку­ку, Джузеппе, срослось, что ль?
— Красиво излагаешь! — Николай Иванович никак не может ухватить нить разговора.
— Ну, отец, тебе бы только акустиком на субмарине. Прибыли с разговором!.. Как там, интерьерчик казенный не подмочился? А то мне теперь в передовики пробиваться.
Николай Иванович подходит к дому. Снег залепляет глаза. "Где ж это он выпустил инициативу? Никакой логики, набор фраз, прямо кофемолка какая-то!.. Это ж надо так обмишуриться! Сейчас он заберется под бочок к жене. Как раз сегодня среда, она работает во вторую смену".
— Что же ты, дурачок, вчера не приходил? Мы тебя ждали. Беспокоиться даже стали, не приключилось ли что? — послышалось где­-то совсем рядом.
В нескольких шагах, спиной к нему, вся в снегу стоит маленькая женщина, в руках она держит пакет. Возле полукругом расположились бродячие псы.
Николай Иванович остановился. "Вишь, какая сердобольная… Сейчас бы чаю или чего покрепче".
Пакет опустел. Женщина запахнула пальто и, сильно припадая на левую ногу, пошла к подъезду.
"Как назло, ключи на самом дне чемодана. В такси надо было вынуть, а то нашел себе товарища!"
Лифт, слава богу, работал.
Из кухни доносился храп. "Хорошо хоть, из кухни!"
Николай Иванович открыл дверь в спальню. "Вот вчера один выступал по женскому вопросу — все, мол, бабы одинаковые! Лишенец он! Вот она, моя вкуснятина".
— На кухне не Джузеппе, случаем, отдыхает?
— Какой еще Дузепа? Баба Настя приехала.
— Ну, как она, еще в девках шустрит, или, может, какой святой на паперти невзначай… по обоюдному?
— Ты смотри, ей не вякни!
— И чего божья девонька к нам пожаловала?
— По церковным делам.
— Хорошо бы сейчас чайку горячего с малиной или чего покрепче, а то до глубины души продрог.
— Не будить же старуху!
Вечером все собрались на кухне. Баба Настя, худенькая, сморщенная, сидела на самом краешке табурета, разглаживая подол и легонько суча ногами. Старушка не прочь была принять пару рюмочек. Жена и теща споро собирали на стол.
— Ну, как дела святые? — Николай Иванович наполняет лафитнички. — Церква-то стоит али ремонтик какой на амвоне требуется?.. В газетах пишут, в Греции, как черных полковников скинули, заместо водицы на паперти родненькую стали наливать. Теперича греческие мужики с ночи записываются. И у нас будут вводить. Вот только норму надо с епископатом согласовать. Какой черпак, значит, стандартный рассылать, чтоб церкви-то не накладно было. А то русский не грек, ему и пол­литра не в тягость.
— Заливай, заливай, язык нечестивый! — отмахивается баба Настя.
— Ну, еще по одной, прости меня, грешника окаянного! — Хозяин проворно накалывает кусочек селедочки пожирнее и подносит гостье.
— Не много будет? Ты там, Мань, колбаски подложи, — старушка усаживается поближе к столу. — Хлеб-­то у вас отменный.
— А теремок-то стоит? — шустро освежает лафитнички хозяин.
— А че ему исделается? Это мы от суеты сковыркиваемся… Вот крышу менять надо, стропилы совсем набок пошли.
— Баба Настя, вам командировочные как считают — "день отъезда — день приезда" или по-божески?
— Эх, болтун, язык твой блудливый! Батюшка наш преставился.
— О-о! Выходит, приход осиротел. Значит, за новым приехала. Гляди, привезешь молодого, ан пройдется он мелким бреднем по приходу, и плакал Христос по своим невестушкам… В журнале одном пишут: оказывается, в среднерусской полосе доле всех живут натуральные девицы, "христовы невесты", значит. Так теперь под Москвой дом молельный будут строить, там невестушек соберут. Ну, конечно, пища и одежда специальные, чтобы невестушки случаем не понесли.
— Это как же? Вместо пензии, что ль? — удивляется старушка.
— Почему вместо? Пенсию нормально на книжку будут складывать. Одно условие: девка али нет — на каждую масленицу будут персонально по прибору устанавливать и принародно списки вывешивать, а то желающих на дармовщинку…
Жена наступила ему под столом на ногу.
— Коль, ты чего плетешь?
— Думаете, расход большой для государства? Ничего подобного! По статистике, таких невест по всей Расее-матушке не боле двадцати дюжин. Это ж для страны — тараканий вздох! Поиздержалась Расея-матушка с христовыми невестушками.
Потом пили чай с ватрушками. Николай Иванович допоздна сидел на кухне с бабой Настей, а под конец записал на слух молитву "Живые помощи".
Через день перед сном жена сказала:
— Ну, зачем ты эту историю с невестами затеял?! Старуха спрашивает, неудобно…
— Эх ты, чурка, пораскинь мозгой! У нее много ли прямых родственников? То-то. А дом, между прочим, вполне приличный. Через пару дней ты ей скажешь, что, мол, я узнавал. Ее на очередь можно поставить. Весной смотаюсь, крышу сменю. Летом мать к ней поедет, со старухами повидаться. Она с ней о вечном поговорит и посулит, что мы ее, если что, похороним по-божески. Так на чье имя теремок она отпишет?
Баба Настя, причитая, собиралась в обратный путь. Уж больно боялась она эскалатора. Николай Иванович успокоил старуху и вызвался ее доставить прямиком к вокзалу на такси, подсластив проводы батоном колбасы и банкой тушенки.
В мае Николай Иванович взял три дня за свой счет и с гостинцами поехал на рекогносцировку. Увиденное его поразило. Покосился, упершись в пустой амбар, дом. Огород зарос бурьяном и клевером. Трещины в окнах были заклеены пожелтевшим пластырем. В погребе шуршали мыши, а рыжая худосочная крыса без интереса покосилась на него и по-хозяйски прошагала мимо.
Баба Настя радовалась гостинцам, но к его словам, что скоро ответ насчет молельного дома придет и неплохо бы ремонт крыши в тереме какой провесть, отнеслась безучастно:
— Поздно, милок, пора собираться, к осени помру. Вот набрала я чуток денег, похорони меня, Колюня, по-людски. А терем — не терем, стыдоба одна, коли надо, берите.
— Да живи себе. Туда еще никто не опоздал…
Через пару дней баба Настя привела угрюмого мужика в телогрейке и резиновых сапогах. От него за версту несло навозом и винным перегаром. Они обстоятельно поговорили, прошлись по дому, спустились в погреб. На следующее утро мужик привел еще одного, тот был почище и пошустрее. Новый сказал, что в Касимове работает у него брат родной завскладом на стройбазе, он и поможет достать материалы по хорошим ценам. На том и порешили, а баба Настя на время ремонта у старосты церковного поживет.
Николай Иванович вручил мужикам триста пятьдесят рублей и взял расписку. Только вот пропили мужики аванс, а с распиской­то куда идти...
Осенью бабу Настю схоронили, а крышу ветром сорвало. Дозорные со двора докладывали, что видели Николая Ивановича и хромонькую из десятого подъезда в церкви. И будто стояли они рядком, со свечками.
Может, и вправду стояли. А вот что больше Николай Иванович не занимается просветительством и не помогает теще смотреть детективы — это истинная правда.



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.