Гвозди номера № 10 (220), 2023 г.

В зверинце я безмолвный и нагой,
хоть прихожу сюда в пальто и шапке,
и я не смог построить никакой
площадки детской — у меня же лапки!

Еще я хищен, зелен и зубаст,
и не играю (лапки!) на гармошке,
и только есть один лишь свет в окошке —
мой верный, неразлучный Чебураст.

Он был игрушкой, а они не спят;
он стережет мой сон, чтобы старуха,
что с крысой бродит, не вкатила яд,
прельстившись шкурой, в крокодилье ухо.

А сгину я — в зверинце крикнет морж:
«Какой удар! Пр-р-роклятый граф Делорж!»

Жили страхом, и вот, как подарок судьбы,
от других узнаем, будто мы не рабы
и не рыбы, и наши рубахи на робы
можно нам не менять,
и от черной хворобы
можно не умирать.

Жили с той и с другой, жили трахом, и вот
уж не нужно ни той, ни другой, и живот
вырос так, что не видно ботинок, и ноты
не слагаются в гимн,
и родное болото
стало градом иным.

Видно, время приблизилось камни собрать
и сложить пирамиду, укрывшись от власть
предержащих в тени ее, чтобы подумать
наконец о душе,
раз спустилась без шума
стрелка жизни на шесть.

Здравствуй, дно циферблата, низ диска, надир —
здесь бессилен вернуть изменившийся мир
паранойей и страхом отравленный морок
в эпилог дневника:
он закончится скоро,
а пока — день сурка.

Расклад — не очень:
по нисходящей не собрать всю масть на туз.
Я почему-то слишком этим озабочен,
сержусь.

Король помечен;
не виден крап — я сам нанес его, смеясь.
Четыре масти: сердце, череп, бронхи, печень —
пасьянс.

Открыты карты,
в них королей, вальтов и дам двенадцать лиц.
И все двенадцать, словно близнецы, двукратны:
ввысь, ниц.

Смешались мысли —
пора смешать и карты, но движений жаль.
Скажи-ка, джокер, что первично: верх ли? низ ли?
межа ль?

Шнурок развязался, и надо нагнуться над правой ногой,
а в мире, а в море, а в матрице жизни творится гиньоль,
и сделать поклон ради обуви трудно, и нет никого,
кто мог бы помочь мне, согнуть меня —
                                                     с криком: Genosse, jawohl!

Придется идти (шире шаг!) враскоряку,
                                                                  как пьяный матрос,
а все потому, что сам факт одиночества вяжет шнурки
всему, что не я, и как жаль, что обулся,
                                                  как жаль, что не бос,
ведь если споткнусь,
          не начать восхождения с красной строки.

Направо — фонарь,
                          а налево — чернеющий сыростью сквер,
и скверно, как порченый сыр, зеленеет граница листвы,
смыкаясь с замасленным светом,
                                            и смотришь под ноги, не вверх:
проклятый шнурок — словно змей,
                                                  в небеса не поднять головы.

Кипит где-то там ойкумена,
                                               бурлит, как протухший бульон,
но тщетны потуги кухарки, и что мне до судеб мирских:
развязан шнурок, не нагнуться за ним, извивается он,
струится, стремится, меня уронив, завершить этот стих.

Садовник, тяпкой помаши нам,
а стоматолог — бормашиной,
а бомж — отсутствием жилья,
и мы отсель, приободрившись,
пойдем в родные наши ниши,
на наши пашни и поля.

Нас встретят домочадцы песней,
нас примут, как всегда, за местных,
накормят досыта, нальют.
Наш тост — за каждого засранца,
кто там, где нет уж нас, остался,
где мир без нас и зол, и лют.

Мы будем верить и молиться,
творить, перелистнув страницу,
выдумывать про тех, кого
лишь раз увидел, но запомнил:
раз — стоматолог,  два — садовник,
три — бомж (куда же без него).

Холодно.
Было много. Исчезло.
Осталось одно.
Это дно.
Зло.
Стужа. Немею.
Льдинки лимфы. Сосульки слез.
О чем я? Где я?
Мороз.
Стой! Пощади, Цирцея.
Свои далеко. Там тает.
Любовь остывает.
Любовь леденеет.
Любовь забывая…
Анабиоз.