Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 10 (196), 2021 г.



МЕРА МАКСИМА ЛАВРЕНТЬЕВА


 
I

Развернется белый стих: сухой, как стрептоцид, поджарый, мускулистый; развернется, повествуя о поездке: и будто метафизические разводы проступят сквозь общие ступени лестницы путешествия:

Решили с другом съездить в Подмосковье —
пособирать осенние опята,
по лесу побродить да жизнь обкашлять.
Среди недели (я тогда работал
редактором журнала «Литучеба»
и потому был нищенски свободен,
а Саша — вольный человек по сути)
в полупустую сели электричку
и скоро с Белорусского вокзала
в Звенигород отправились.

В стихах Максима Лаврентьева много конкретики: зримых деталей мира, речь чрезвычайно современна, и она в той же мере закипает, в какой пропускает сквозь себя метафизические лучи…
Осмысление реальности — через символы и знаки, скульптуры, парки…
Через пейзаж, вписанный в панораму мира.
Или — специфически истолкованный образ Агасфера:

Видел все — распятье, смерть Христа.
Вечером, в конце Страстной недели,
Возвращаться в город я не стал,
Попривык бродяжничать без цели.
«Вечный Жид» прозвал меня народ.
Умирая, воскресаю снова,
И порою глиняный мой рот
Обжигает огненное слово.

Огненное слово известно поэту. Оно вовлекает в бездну и поднимает из нее к запредельным вершинам, к сакральному ощущению слова — великого и великолепного…
Культурологические мотивы перевивают поэзию Лаврентьева тугими лентами: мелькнет улыбка Лао-Цзы, сочетаемая с наставлениями Будды, а античные боги рассыпают свои веселые миры осколками позабытых статуй.
Или — предстают старыми статуями, в целостности данными среди старинного парка.
Стихи сродни паркам.
Стихи сродни многому, хотя и предельно самостоятельны.
И поэзия Максима Лаврентьева крупно прорастая в реальность, дает хорошие подтверждения значимости слова в любые времена.



II

Поэзия — своего рода алхимия, превращающая низины в высоту, живописующая порой то, мимо чего человек пройдет, не интересуясь сутью… предмета ли, явления.
Максим Лаврентьев удивительно чувствует природу слова, оно у него нежно и насыщенно одновременно, строка интенсивна и в то же время легка:

Словно первая бабочка мая,
принесенная к людям в жилье,
на ладони твоей оживая,
встрепенется вдруг сердце мое.

И, еще не поняв что такое,
пробуждаясь от смертного сна,
я увижу лицо молодое,
я почувствую: в мире весна!

И весна распустится в сознанье, заиграет лучами чужого чувства так тонко, будто оно твое.
Уметь заражать своим — тоже характеристика поэзии.
Сквозь лабиринты проходит жизнь: не зримые, оттого не менее мучительные; и лабиринты эти в современном мире осложняются, запутываясь и играя такую роль, которую сложно переоценить:

Вслушиваюсь в шум дождя,
в страстный шепот, в смутный шелест…
Кто же в этом мире я?
Может быть, и впрямь — пришелец?

Пришелец — ибо поэзия: вариант перевода с небесного на земной, и подлинность поэта во многом схожа с участью локатора.
Но Максим Лаврентьев — земной, учитывая, сколько предметности мира растворено в его стихах.
Так, всерьез играя на разных полюсах, Лаврентьев творит свой свод реальности, переведенной в стихи.



III

…Интересно обозначенное собственное место — в реальности или в недрах метафизики, простирающей свои полотнища надо всеми:

неизвестный маленький связной
между Богом и вот этим сквером.

Так — уничижение, мол, паче гордости — но ювелирно точно и очень красиво указал на себя Максим Лаврентьев, живописую московскую весну, неотчетливую, с осенью легко спутать…
Грустный настой стихов, разбавленных чудом, в которое не верит спутница-весна:

Нам бы только ног не замочить,
нам бы только выбраться отсюда.
Я рифмую, спутница молчит,
и скучает, и не верит в чудо.

Доверительная и открытая интонация Лаврентьева подкупает, так же, как ясность стихов, за которой ощущается бездна высоты — того же весеннего неба, к примеру.
Интересны города поэта, увиденные точно под острым углом детства: выразительные по-своему, точно протерли оптические стекла:

Я с детства помню осень в городе:
парк превращался в райский сад
и в нем волшебно пахли желуди
сквозь бесконечный листопад.

…Возникает и проявляется пристрастие к мелочам, мелким звездам жизни, изощренным подробностям, деталям, организующим бытовую панораму, и Кант, помянутый с издевкой, попран как будто:

Индифферентен к низменным вещам,
Иммануил восторженно вещал,
задравши морду, про мораль и звезды.
А я, друзья, взглянул сейчас на гвоздь.
Не понимаю, разве хуже звезд
обычный гвоздь, торчащий из известки?

Кто его знает, каковы они — эти звезды…
Но все же именно они (на мой взгляд) дают возможность писать стихи, что и чувствуется по лучшим, взлетающим ввысь, пестро окрашенным произведениям Максима Лаврентьева.



IV

Индия (как духовная родина) рассматривалась многими не раз за века, и толкование Максимом Лаврентьевым оной истории Кришны граничит с домашним превращением индийских формул духа в современные русские стихи:

Искусство, движущее миром
вербальным! сквозь века и жанры,
а ну, перенеси нас мигом
на берега священной Джамны,
где в древней Матхуре, в темнице,
от Васудевы у Деваки
родился Кришна темнолицый,
о чем предупреждали знаки.

Легко и плавно разворачиваются тексты, раскрывая пергаменты новые, используя манускрипты ветхие, не ветшающие, совершенные…
Или близкие к тому: таинственные до невозможности, изобилующие шифрами, трудно поддающиеся исчислению и разгадке.
Рождение Кришны.
Детство Кришны…
И так далее: все этапы в краткости строк, столь же льющихся, сколь и чеканных.
Красивое совмещение:

Как ястреб, оперившись, в небо
взмывает бить ворон и галок,
а воробей за крошкой хлеба
слетает в грязь, смешон и жалок, —
так юный Кришна возвышался
над сверстниками-пастухами
и быть подстать ему старался
бог, воплощенный в Балараме.

В финале звучат пронзительные и предельно откровенные строки:

Так завершается поэма
о достославном боге Кришне.
Пунктирно выведена тема
и комментарии излишни.
С большим трудом, столь мне противным,
я подбирал слова простые.
Старался быть во всем правдивым.
А если где соврал — простите.

И красота текста искупает возможную, допущенную едва ли с умыслом, ложь…
Поэзия всегда права.

Александр БАЛТИН



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.