Гвозди номера № 3 (189), 2021 г.

Думаю, что Александра Файна интересует и волнует судьба каждого человека, которого он встречает на своем жизненном пути — иначе как объяснить столь подробное всматривание в своих персонажей? Не пройдет мимо, не отделается легкими штрихами, все заметит и все отметит; и казалось бы — какое мне, читателю, дело до всех, кто «вкручен» в его истории? Но нет: оказывается — есть дело, — поскольку Файн не только сам увлекается людьми, вживается в них, но и читателя умеет ими увлекать; жизнь любого человека для него — великая ценность. Обращаюсь к новому его роману, скажу иначе: «Одиночество…» — своего рода философская книга, и не только благодаря сумме отдельных сформулированных мыслей, но и — сумме сюжетов; читая страницу за страницей, я как никогда остро понимаю, что как бы мы ни отделяли себя от других, так или иначе мы все взаимозависимы — и даже если человек уходит из нашей жизни, мы выносим из наших отношений определенные уроки. Вообще, «свобода» от других — понятие условное. Лучшая модель такой свободы — пустыня; идешь — и никого вокруг. А если споткнешься, руку сломаешь, собьешься с пути, кто придет на помощь? А если просто захочется поговорить, поделиться мыслями, впечатлениями, знаниями — и получить то же от другого? Собственно, и само писание для Александра Файна — это зависимость от другого, если это слово понимать как «потребность» в сочувствующем читателе, да и, конечно, в своем внутреннем диалоге. Оттого при чтении произведений Файна иногда ловишь себя на том, что порой его занимает даже не столько сюжет, сколь нечто другое, более важное, — то, что стоит за сюжетом: некий «второй текст», глубинные течения мысли, парадоксальный взгляд на привычные вещи, полный отказ от банальностей, подробность и полнота жизни. Лирика у писателя наполовину перемешана с легкой ироничной насмешливостью, многие предложения будто бы всегда к услугам приготовившегося выступить юмора, и кажется, что юмор может прятаться за каждым словом; за словами же автор следит так, что не одно не пишется зря. Каждая деталь подмечена, каждая играет. И за каждым словом — также легкая грусть, сдержанная взволнованность. Удивительно: как автору — рассуждающему, размышляющему, — удается избежать риторики, пафоса, дидактики, — всего того, что сделало бы его произведения невыносимо скучными? А ведь удается! И мыслей много, и читаешь легко — благодаря сдержанному языку, чуждому красивостей и изысканных метафор. Файн любит вплетать в свои произведения знаменитые имена — и делает это по внутренней необходимости, а не для красного словца. Признаюсь, что когда подобное встречал, например, у Юрия Нагибина, мне это казалось искусственным стремлением показать свою образованность; Нагибин ссылался на одного, на другого, на третьего, щеголял небезынтересными фактами; и я думал: а можно ли сослаться на Нагибина? И не находил повода… Александр Файн не ссылается: он, скорее, даже в чем-то нас просвещает. Например, от лица Ольги, избранницы героя «Одиночества…», он внезапно вплетает Николая Второго, который, как выясняется, любил закусывать коньяк лимоном и сыром (для ощущения послевкусия); мне даже захотелось самому такое испробовать — что я с удовольствием в один из вечеров и совершил (прекрасный пример того, как художественное произведение выходит в реальную жизнь). Допускаются в романе, правда, и некоторые излишества, которые можно простить именно лишь потому, что информация излагается не автором, а вкладывается в чужие уста. Вот любопытный фрагмент. Все начинается с неподражаемого файновского юмора: после первого отделения концерта из произведений Рахманинова герой «направился в буфет, дабы рюмкой коньяка поправить настроение, которое ухудшилось после вялого исполнения “Симфонических танцев”»; и вдруг такой пассаж, этим героем услышанный от соседа по буфету: «Первый концерт Рахманинова провалился, потому что за пультом стоял ректор Петербургской консерватории, известный композитор Александр Глазунов, который имел привычку дирижировать под мухой. <…> В этот раз Глазунов сильно злоупотребил, концерт публика не приняла, и Рахманинов впал в страшную депрессию…» Бедный Александр Константинович! Да, он имел такую русскую специфическую слабость, над чем посмеивались его коллеги; но то, что он перед исполнением Первого концерта «сильно злоупотребил» — это скорее байка, всерьез пущенная родственниками Рахманинова, сильно за него переживавшими, — и потом подхваченная некоторыми московскими музыковедами (кстати, и в «депрессии» много преувеличенного; провал был на самом деле полезной встряской для молодого человека, у которого все складывалось наилучшим образом и который еще не знал, что творческая жизнь — это не только цветочки).
Говоря о художественном произведении, мне хочется вести речь об особенностях подачи материала, о манере письма, о тональности, и гораздо менее — пересказывать сюжет. Однако обойтись без последнего нельзя — тем более что на примере некоторых сюжетных деталей можно увидеть и авторское мышление, его оригинальность. Очень много для понимания творческого подхода Александра Файна дает вступительная часть романа. «Кавалер всех степеней фронтовой доблести, гвардии капитан» Андрей Тулин после лечения в госпитале, возвращается к жене (свадьбу отпраздновали за три месяца до войны, детей не успели нажить). Это — начало сюжета. Но в прологе — не просто последовательность событий. Файн проявляет истинно писательскую, свойственную опытным мастерам неторопливость в изложении темы, столь меня однажды восхитившую в рассказе Андрея Платонова «Житейское дело»: в нем тонкая, очень мне психологически понятная концовка. Вернувшийся с войны солдат Гвоздарев подошел к окну своего дома и увидел жену: она мыла над тазом их ребенка. «Гвоздарев давно хотел счастья, и счастье его оказалось посильным житейским делом. Всего десять шагов да открытая дверь служила ему помехой к счастью, и он побоялся их пройти. Он сел на завалинку и закурил; пусть и для радости будет отсрочка, так оно для человека надежней».
Александр Файн с Платоновым невольно перекликается. Фронтовик не ринулся сразу домой. Сначала он направился в парк, где прогулял до позднего вечера, после чего пришел переночевать в зал ожидания на вокзале. И лишь на следующий день позвонил в свою дверь — чтобы услышать виноватые слова жены — которая не была ему рада… Как настоящий мужчина, Тулин оставил за ней квартиру, забрав с собой только самое необходимое. То, что испытывал в эти минуты Андрей, автор выражает скупыми — и может, именно поэтому беспощадно-выразительными штрихами: «подошел к своему письменному столу, поболтал пустую чернильницу-непроливайку, водрузил на середину стола веточку. Потом сложил в чемодан части охотничьего ружья, патроны, незавершенную рукопись учебника по физике, шахматы и какие-то личные вещи». Так же скупо переданы и последующие действия Андрея: «Капитан спустился по лестнице, каждую ступеньку которой хорошо знал. Со двора оглядел окна. В некоторых еще горел свет. Поставил чемодан и закурил. По привычке разведчика, закрыв ладонью папиросу, сделал несколько протяжных затяжек, тщательно загасил окурок на спичечном коробке, сунул его в карман и, припадая на правую ногу, знакомыми переулками уверенно зашагал к Крымскому мосту». Все видно, все слышно, чувствуется запах папиросного дыма, текст дышит.
Андрей Тулин на время нашел пристанище у майора, с которым случилось подружиться в госпитале, а потом его «майорша», работница военкомата, присмотрела жильцу место директора детского дома. И когда новоявленному директору привели очередного заморыша — десятилетнего пацана Павла — Андрей почувствовал к нему симпатию, усыновил и приютил у себя в служебной квартирке.
Андрей Тулин, появившись в прологе, в прологе же и уходит навсегда: из госпиталя, куда ему пришлось лечь повторно, живым он не вернулся. И сразу становится понятным, что главный герой романа — Павел, смышленый энергичный парень, которого его сверстники сразу признали за старшего. Роль Андрея в становлении Павла велика: он вел с ним разговоры о жизненных ценностях, призывая мальчика быть сильным духом («Сильный — честный! Никогда не предаст, без соплей и слюней по жизни идет»); о вере («войди в Храм, когда вопрос важный решить надо… Долго стой с закрытыми глазами, руки на грудь положи. Вдруг тебя Сила придавит к полу, а потом ноги сами оторвутся от земли. Значит, правильно думаешь!»); благодаря патефонной пластинке с произведением Шумана увлек классической музыкой — что через много лет отозвалось во сне об отце; они «сидели в Большом зале Московской консерватории. Исполнялся концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. Отец сидел с закрытыми глазами, а когда перестала рыдать скрипка, Отец повернулся к сыну: "Это великая музыка о жизни. Таких концертов написано не более десятка, и ты должен знать каждый наизусть… Без этой музыки ты никто…"».
Эти слова мальчик, выходя в самостоятельную жизнь, воспринял как высшее поручение. «Заморыш» быстро становился одухотворенной личностью.
Герой и персонажи в романе ведут постоянный диалог, они всецело захвачены потоком жизни, большое место в ней у Павла занимают взаимоотношения с женщинами (связанные с ними фрагменты весьма чувственны и интимно-откровенны), и, будучи вовлечен в этот поток, я вижу, насколько важное значение для автора имеют не только события, им излагаемые, но и мельчайшие детали этих событий, чувство значительности каждого проживаемого дня и часа. Повествование, построенное по монтажному принципу, иногда принимает вид мозаики, создающей впечатление, что и прошлое, и настоящее, и будущее (в которое нас заносит настоящее) — все происходит в одно время, сейчас, нераздельно, — что привносит в картины, создаваемые Файном, полнокровность и неослабевающую энергию, которые крепко «держат» роман и не снижают как эмоциональную, так и интеллектуальную его тональность — пожалуй, за исключением страниц, в которых очень много разговаривают. Ранее я сказал, что герой Павел Тулин изначально отличался решительностью и сильной волей; так вот: читая страницу за страницей, я вижу, как он решительно опровергает парадоксальную мысль Поля Валери: «С добродетельными героями далеко не уедешь». Известно, что во многом человека «делают» любимые книги, прочтенные им в детстве; повторюсь, что книги Павлу заменял его приемный отец — духовный наставник, человек со стержнем, а чтение в период взросления Павла — судя по многим высказыванием героя, по умению грамотно строить фразу — обязательно было. Например, многого стоят слова Павла, сказанная им другу и партнеру по рингу: «Перчатки — это козырь, но ходить с козырей надо, коли нет другого выхода!». И как обычно бывает — к человеку культурно образованному (здесь все же правильней — самообразованному) притягиваются ему подобные. Самые близкие тому примеры — жена Ольга: она обнаруживает неплохое знание литературы и живописи; новый знакомец-бизнесмен, встреченный Павлом на концерте Рахманинова, знающий музыку и биографические подробности из жизни великих композиторов. А свое призвание Павел узрел через слова пришельца-видения в образе человека, возможно — ангела-хранителя, который, как оказалось, направлял его жизнь с самого рождения: «Одиночка ты!.. Потому и пришлось Отца отпустить раньше. Я следил за тобой, намекал. Пришло время. Садись за стол, бери перо… Словесность — твои Участь и Счастье!». А в конце первой части романа Павел, обращаясь к подруге, размышляет уже как пристрастный литературовед: «Помнишь, ты сказала, что Лермонтов мой кумир. Я, вообще, считаю, что настоящая русская проза с него и началась. Пушкин наметил дорогу в “Маленьких повестях”, но там все герои одномерные: даже Онегин ясный, а Печорин объемный, весь в противоречиях с самим собой и окружающими».
Есть слова героя и о собственном творчестве. Пробу пера Павла прочитал грамотный литератор и передал «заключение, отпечатанное на трех листах. Профессионал отметил, что материал лишен ученических ошибок, свойственных дебютанту, не имеющему литературного образования. Рецензент отметил философскую направленность рассказа, удачное название, сочные диалоги, владение спецификой профессии и деталями времени. Но посетовал на чрезмерную фактологическую насыщенность, неуместную демонстрацию авторского интеллекта, что в лучшем случае утомит читателя, а в худшем — оттолкнет, ибо читающий в материале хочет увидеть близкое и хотя бы понятное».
Я намеренно привел это заключение целиком. Вероятно, в этих словах кроется ирония, направленная Александром Файном на самого себя, что всегда приближает автора к читателю.
Отдельно надо сказать о диалогичности романа А. Файна. Диалогов много, они разнообразные (все герои говорят на своем языке!) и придают тексту энергичную динамику. Сразу видно, что у автора есть успешный опыт в написании пьес. Но вот какая деталь бросилась в глаза: иногда диалоги похожи на речь самого автора, которой свойственна интеллектуальная «книжность». В таких случаях суггестивность разговорной интонации неизбежно снижается.
Например, говорит Ольга: «Франсуаза Саган, изобразившая в своих романах все виды запретного плода и проверившая их воздействие на себе лично, на финише своей любовной одиссеи озадачила назойливую журналистку неожиданным:» (далее следует цитата из Саган). Или доктор Файбис: «Я лишь скромный раб медицины, заглянувшей в Россию из-за китайской стены, которая четыреста лет стережет тайны Поднебесной от нашествия европейской фармацевтики». Или другой персонаж — Олег Кошелев: «Когда Эйнштейну сказали, что его жена умирает в соседней комнате, он оторвался от листка, на котором набрасывал соображения по общей теории поля и, посмотрев рассеянно на сообщившего…», и так далее. Но, вероятно, это те недостатки, которые являются продолжением авторских достоинств, который многим действующим лицам приписывает частичку себя.
Александр Файн пишет много, и я надеюсь, что у него большие планы. А единственный шанс больше успеть — известно, как можно больше на себя взвалить. Значит, нас ждет немало интересного, поучительного, развивающего!