Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 1 (187), 2021 г.



Евгений СТЕПАНОВ


Евгений Степанов — поэт, прозаик, кандидат филологических наук, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института, Университет христианского образования в Женеве и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Президент Союза писателей XXI века, генеральный директор холдинга «Вест-Консалтинг». Автор книг стихов, прозы, многих публикаций в периодике. Живет в Москве.


АНТОЛОГИЯ «ОНИ УШЛИ. ОНИ ОСТАЛИСЬ»



БОРИС СЛУЦКИЙ (1919–1986)

«ЗАПАХ ЛЖИ, ПОЧТИ НЕУСЛЕДИМЫЙ…»;
«ВСЮ ЖИЗНЬ ГОТОВИШЬСЯ…»;
«А ЧТО СУЛЯТ НАМ ПЕРЕМЕНЫ?..»;
«ХОРОШО БЫ, ЖИВ ПОКА…»;
«ВРАГОМ ЕГО ЯВНЫМ СЧИТАЛИ…»;
«ЛЮДИ СМЕТКИ И ЛЮДИ ХВАТКИ…»;
«КАК БЫ ЧУВСТВА НИ БЫЛИ ПЫЛКИ…»; «ПОЛОВИНА ЛАВИНЫ…»;
«СИЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРЫ…»


Великому поэту Борису Слуцкому, он, кстати, родом из многострадального донбасского Славянска, в жизни везло не часто, но ему повезло после смерти, потому что его литературным душеприказчиком и публикатором стал замечательный подвижник и литературовед Юрий Леонардович Болдырев (1934–1993).
А мне повезло, что мы с Юрием Леонардовичем дружили, я о нем уже много раз писал в своих статьях и книгах.
В конце восьмидесятых годов, когда я работал литературным редактором в популярном (тираж пять миллионов) еженедельнике «Семья», Юрий Леонардович приходил ко мне и моему начальнику поэту Михаилу Поздняеву, теперь тоже участнику нашей антологии, в гости, в редакцию, которая тогда размещалась в самом центре Москвы, на Пушкинской площади, в комбинате «Известия». И мы даже подготовили несколько посмертных публикаций Слуцкого.
Стихи Слуцкого я всю жизнь собираю, выписываю, учу наизусть. Одна из моих любимых песен — «Лошади в океане», написанная на стихи Бориса Абрамовича.
Татьяна Бек мне говорила, что Слуцкий дня нее поэт номер один.
Когда в девяностые Татьяна Александровна приехала в Нью-Йорк и познакомилась с Иосифом Бродским, то их во многом сблизило отношение к Слуцкому, которого нобелевский лауреат тоже очень высоко ценил.

            * * *

Запах лжи, почти неуследимый,
сладкой и святой, необходимой,
может быть, спасительной, но лжи,
может быть, пользительной, но лжи,
может быть, и нужной, неизбежной,
может быть, хранящей рубежи
и способствующей росту ржи,
все едино — тошный и кромешный
запах лжи.



            * * *

Всю жизнь готовишься.
Мускулы растишь.
Читаешь книги. Выписываешь выписки.
И ожидаешь тот покой и тишь,
Когда повесишь собственную вывеску.
А где-то генов странная игра
Выталкивает в мир счастливца.
И светом смысла, правды и добра
Он сразу озаряет наши лица.



            * * *

А что сулят нам перемены?
Они идут, как племена.
Они сулят нам перемеры
параметров. А как война?
Теперь большой войны не будет,
четырехлетней мировой.
Теперь бомбежка не разбудит
и не напомнит: «Ты живой!»



            * * *

Хорошо бы, жив пока,
после смерти можно тоже,
чтобы каждая строка
вышла, жизнь мою итожа.
Хорошо бы самому
лично прочитать все это,
ничему и никому
не передоверив это.
Можно передоверять,
лишь бы люди прочитали,
лишь бы все прошло в печать —
мелочи все и детали.



            * * *

Врагом его явным считали,
что тайного выше врага.
И с ненавистью читали,
здоровались за три шага.
А он понимал это, видел
и, хоть углубляться не стал,
вовсе не ненавидел,
как, впрочем, и не читал.



            * * *

Люди сметки и люди хватки
Победили людей ума —
Положили на обе лопатки,
Наложили сверху дерьма.
Люди сметки, люди смекалки
Точно знают, где что дают,
Фигли-мигли и елки-палки
За хорошее продают.
Люди хватки, люди сноровки
Знают, где что плохо лежит.
Ежедневно дают уроки,
Что нам делать и как нам жить.



            * * *

Как бы чувства ни были пылки,
как бы ни были долги пути,
очень тесно стоят могилки,
очень трудно меж них пройти.
Территория мертвого уже,
чем живой рассчитывать мог,
и особенно — если лужи
и тропинка ползет между ног.
К точке сведены все пространства.
Все объемы в яму вошли.
Охлаждаются жаркие страсти
от сырой и холодной земли.



            * * *

Половина лавины
прорвалась сквозь огонь,
а еще половина
не ушла от погонь.
Камнепадом забита
и дождем залита,
половина забыта,
непрошедшая, та.
А прошедшая лава
получает сполна.
Ей и счастье и слава,
а другим — ни хрена.

(Стихотворения были опубликованы в книге: Слуц-кий Б. А. «Стихи разных лет: Из неизданного». — М.: Советский писатель, 1988 г.)

            * * *

Сильные характеры
силу свою проявляют.
Слабые характеры
слабо хвостом виляют.

Сильные характеры
любят жрать отбивные.
Слабые характеры
любят блюда иные:

морковные биточки
доедают до точки,
не затяжное пьянство —
сплошное вегетарианство.

Сильные характеры
хлопают по коленке.
Слабые характеры,
слабые, как калеки,

смирно, без разговоров
выдерживают хлопки,
не проявляют норов,
не выявляют тоски.

(Стихотворение из альманаха «Поэзия», № 48, Москва, «Молодая гвардия», 1987 г.)





ВЛАДИМИР СОКОЛОВ (1928–1992)

«МАШУК ОПЛЫЛ — ТУМАН В ОКРУГЕ…»;
«ВДАЛИ ОТ ВСЕХ ПАРНАСОВ…»;
«СНЕГА БЕЛЫЙ КАРАНДАШ ОБРИСОВЫВАЕТ ЗДАНЬЯ…»;
«Я ЗАБЫЛ СВОЮ ПЕРВУЮ СТРОЧКУ…»; «У ВЕРХОВЬЯ ВОЛГИ»;
«ПЛАСТИНКА ДОЛЖНА БЫТЬ ХРИПЯЩЕЙ…»; «НЕТ ШКОЛ НИКАКИХ. ТОЛЬКО СОВЕСТЬ…»;
«НЕ ТОРОПИСЬ. ПОГОДИ. ОБОЖДИ…»;
«УПАСИ МЕНЯ ОТ СЕРЕБРА…»;
«ТЫ ГОВОРИШЬ, ЧТО ВСЕ ДЕЛА…»; «БЕЗВЕСТНОСТЬ — ЭТО НЕ БЕССЛАВЬЕ…»;
«ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ? МНЕ ВЫ…»


Владимир Соколов никогда не спешил за модой, не суетился, не пробивался. И вот уже много десятилетий он — один из самых читаемых в России авторов. Любим самыми разными слоями нашего народа, и, что наиболее примечательно, представителями разношерстного литературного сообщества — и традиционалистами, и авангардистами. Потому что талант. Потому что настоящий. Потому что сумел свое «новое слово тихонько шепнуть». Так тихо, что все услышали.
Удивительно — с годами его поэтика практически не претерпела изменений. Он дебютировал в сороковые (!) годы прошлого века сложившимся мастером, поэтом классической традиции. Не все стихи у Соколова равнозначны — это правда. Но в своих лучших произведениях это, конечно, поэт Божьей милостью. Лучше всего о себе он сказал сам:

Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.

Он и сам из этого ряда — продолжатель великой силлаботонической традиции ХIХ века. Хотя, надо признать, он не был чужд и определенных формальных поисков — писал свободные стихи, находил необычные рифмы. Вот, например, какая неожиданная и звучная строфа:

Окно от дома до сарая
Бросало луч.
Какая терпкая, сырая
Стояла ночь!

По этой строфе можно судить о версификационном мастерстве поэте. Четырех/двухстопный ямб не выглядит устаревшим и старомодным, стих пружинист, поэт использует паронимическую рифму сарая — сырая (подобные рифмы стали наиболее распространены именно в конце ХХ века), неожидан для традиционалиста рифмоид луч — ночь. Словом, традиционалист Соколов использовал широкий диапазон стилистических приемов. Традиция находила опору в поиске новых выразительных средств. А новые выразительные средства «опирались» на традицию. Все взаимосвязано. Но главное, что совершенная стихотворная техника Владимира Соколова была слита воедино с его лирическим героем — нешумным, совестливым, ранимым и думающим не только о себе.
Я был немножко знаком с В. Н. Соколовым, этим замечательным и скромным человеком, печатал его стихи в журнале «Мы», где в 1990 году работал редактором отдела поэзии. Соколов диктовал мне из Переделкина стихи по телефону. А я их от руки записывал, потом набирал на пишущей машинке. Рад, что хоть как-то ему пригодился.

            * * *

Машук оплыл — туман в округе.
Остыли строки, стаял дым.
А он молчал почти в испуге
Перед спокойствием своим.

В который раз стихотворенье
По швам от страсти не рвалось.
Он думал: это постаренье!
А это зрелостью звалось.

Так вновь сдавалось вдохновенье
На милость разума его.
Он думал: это охлажденье.
А это было мастерство.

                             1956



            * * *

Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.

Они со мной ночуют
В моем селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.

Звуча, гоня химеры
Пустого баловства,
Прозрачные размеры,
Обычные слова.

И хорошо мне… В долах
Летит морозный пух.
Высокий лунный холод
Захватывает дух.

                             I960



            * * *

Снега белый карандаш обрисовывает зданья…
Я бы в старый домик ваш прибежал без опозданья,
Я б пришел тебе помочь по путям трамвайных линий.
Но опять рисует ночь черным углем белый иней…
У тебя же все они, полудетские печали.
Погоди, повремени, наша жизнь еще в начале.
Пусть уходит мой трамвай! Обращая к ночи зренье,
Я шепчу беззвучно: «Дай позаимствовать уменье.
Глазом, сердцем весь приник… Помоги мне в миг
                         бесплодный.
Я последний ученик в мастерской твоей холодной».

                             1960



            * * *

Я забыл свою первую строчку.
А была она так хороша,
Что, как взрослый на первую дочку,
Я смотрел на нее не дыша.

Луч по кляксам, как по чечевицам,
Колыхался. И млело в груди.
Я единственным был очевидцем
Посвященья.
Тот миг позади.

Но доныне всей кровью — в рассрочку —
За свое посвященье плачу.
Я забыл свою первую строчку.
А последней я знать не хочу.

                             1963



У ВЕРХОВЬЯ ВОЛГИ

Стоят над Селигером
И церкви и дома.
Молчат о Селигере
Отдельные тома.

А там — в душе России —
Начало и исток.
Там у спокойной сини
И запад и восток.

Там ветер влажно веет
Сквозь зелень над водой.
Там дранка золотеет,
Как купол золотой.

                             1965



            * * *

Пластинка должна быть хрипящей,
Заигранной… Должен быть сад,
В акациях так шелестящий,
Как лет восемнадцать назад.

Должны быть большие сирени —
Султаны, туманы, дымки.
Со станции из-за деревьев
Должны доноситься гудки.

И чья-то настольная книга
Должна трепетать на земле,
Как будто в предчувствии мига,
Что все это канет во мгле.

                             1967



            * * *

Нет школ никаких. Только совесть,
Да кем-то завещанный дар,
Да жизнь, как любимая повесть,
В которой и холод и жар.

Я думаю, припоминая,
Как школила юность мою
Война и краюшка сырая
В любом всероссийском раю.

Учебников мы не сжигали,
Да и не сожжем никогда,
Ведь стекла у нас вышибали
Не мячики в эти года.

Но, знаешь, зеленые даты
Я помню не хуже других.
Черемуха… Май… Аттестаты.
Березы. Нет школ никаких…

                             1971



            * * *

Не торопись. Погоди. Обожди.
Скоро пойдут проливные дожди.

Не говори мне того, что я сам
Скоро узнаю по чьим-то глазам.

Не торопись. Помолчи. Погоди.
Ведь у меня еще все впереди.

Тают дороги. Ломаются льды.
Дай постоять на пороге беды.

                             1972



            * * *

Упаси меня от серебра
И от золота
                    свыше заслуги.
Я не знал и не знаю добра
Драгоценнее ливня и вьюги.

Им не надо, чтоб я был иной,
Чтоб иначе глядел год от года.
Дай своей промерцать сединой
Посреди золотого народа.

Это страшно — всю жизнь ускользать,
Убегать, уходить от ответа.
Быть единственным —
                                       а написать
Совершенно другого поэта.

                             1973



            * * *

Ты говоришь, что все дела:
Тянуться вверх, идти на дно.
Но ты со мною не пила
Мое печальное вино.

Мне интересен человек,
Не понимающий стихов,
Не понимающий, что снег
Дороже замши и мехов.

И тем, что — жизнью обделен!
Живет, лишь гривной дорожа,
Мне ближе и больнее он,
Чем ты, притвора и ханжа.

Да и пишу я, может быть,
Затем лишь, бог меня прости, —.
Чтоб эту стенку прошибить,
Чтоб эту душу потрясти.

                             1975



            * * *

Безвестность — это не бесславье.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.

Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.

Безвестен врач, в размыве стужи
Идущий за полночь по льду…
А вот бесславье — это хуже.
Оно как слава. На виду.

                             1976



            * * *

Что такое поэзия? Мне вы
Задаете чугунный вопрос.
Я как паж до такой королевы,
Чтобы мненье иметь, не дорос.

Это может быть ваша соседка,
Отвернувшаяся от вас.
Или ветром задетая ветка,
Или друг, уходящий от вас.

Или бабочка, что над левкоем
Отлетает в ромашковый стан.
А быть может, над Вечным Покоем
Замаячивший башенный кран.

Это может быть лепет случайный,
В тайном сумраке тающий двор.
Это кружка художника в чайной,
Где всемирный идет разговор.

Что такое поэзия? Что вы!
Разве можно о том говорить.
Это — палец к губам. И ни слова.
Не маячить, не льстить, не сорить.

                             1979

(Произведения из книги: Владимир Соколов. «Стихотворения» — М: Детская литература, 1983 г.)




ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924–1997)

«ВОЛКИ»


С выдающимся прозаиком и очеркистом Владимиром Алексеевичем Солоухиным я несколько раз разговаривал по телефону в девяностые годы прошлого века. Когда работал обозревателем в еженедельнике «Крестьянская Россия», просил писателя об интервью, предлагал выступить на страницах нашей газеты с публицистикой или художественной прозой.
Владимир Алексеевич всегда отнекивался:
— Да я и не понимаю ничего в нынешней деревне, не пойму, что, вообще, творится в мире. Но вы мне звоните, не забывайте!

Это говорил один из лучших писателей-почвенников, один из самых мудрых людей, живших когда-либо на земле.
Всем нам, болтливым литераторам, — пример скромности.

Солоухин начинал как поэт, всю жизнь писал стихи — и рифмованные, и верлибры.
Когда мне было 15 лет, я прочитал его стихотворение «Волки» в «Дне поэзии». И сразу понял: это настоящая поэзия.

ВОЛКИ

Мы — волки,
И нас
По сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.

Мы, как на расстреле,
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живем вне закона.

Мы — волки, нас мало,
Нас можно сказать — единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.

Вам блюдо похлебки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
Сугробы в молчании звездном.

Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые все туже.

Вы смотрите в щелки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы, в сущности, — волки,
Но вы изменили породе.

Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале.
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.

И льстить и служить
Вы за хлебную корочку рады,
Но цепь и ошейник
Достойная ваша награда.

Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.

(Стихотворение с портала https://rustih.ru/vladimir-solouxin-volki)





АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ (1907–1989)

«Я ТЕНЬ ИЗ ТЕХ ТЕНЕЙ, КОТОРЫЕ ОДНАЖДЫ…»;
«ГДЕ ЦЕЛОВАЛИ СТЕПЬ КУРГАНЫ…»;
«ПРОСЫПАЕТСЯ ТЕЛО…»; «ПОРТРЕТ»;
«А ВСЕ-ТАКИ Я НЕ ИСТЕЦ…»;
«ВОТ И ЛЕТО ПРОШЛО…»;
«ПЛЯШЕТ ПЕРЕД ЗВЕЗДАМИ ЗВЕЗДА…»; «МНЕ БЫ ТОЛЬКО ТЕПЕРЬ ДО КОНЦА НЕ РАСКРЫТЬСЯ…»;
«И ЭТО СНИЛОСЬ МНЕ, И ЭТО СНИТСЯ МНЕ…»


Мой друг А. П. Тимофеевский однажды сказал мне: «Лучший поэт ХХ века — Арсений Тарковский».
С этим, конечно, можно поспорить. А Блок, а Мандель-штам, а Маяковский, а Хлебников, а Гумилёв, а Цветаева?..
Но совершенно очевидно, что Тарковский написал множество совершенных стихотворений.
Вот несомненные, на мой взгляд, шедевры.

            * * *

Я тень из тех теней, которые, однажды
Испив земной воды, не утолили жажды
И возвращаются на свой тернистый путь,
Смущая сны живых, живой воды глотнуть.

Как первая ладья из чрева океана,
Как жертвенный кувшин выходит из кургана,
Так я по лестнице взойду на ту ступень,
Где будет ждать меня твоя живая тень.

— А если это ложь, а если это сказка,
И если не лицо, а гипсовая маска
Глядит из-под земли на каждого из нас
Камнями жесткими своих бесслезных глаз…



            * * *

              Мир ловил меня, но не поймал.
              Автоэпитафия Гр. Сковороды

Где целовали степь курганы
Лицом в траву, как горбуны,
Где дробно били в барабаны
И пыль клубили табуны,

Где на рогах волы качали
Степное солнце чумака,
Где горькой патокой печали
Чадил костер из кизяка,

Где спали каменные бабы
В календаре былых времен
И по ночам сходились жабы
К ногам их плоским на поклон,

Там пробирался я к Азову:
Подставил грудь под суховей,
Босой пошел на юг по зову
Судьбы скитальческой своей,

Топтал чабрец родного края
И ночевал — не помню где,
Я жил, невольно подражая
Григорию Сковороде,

Я грыз его благословенный,
Священный, каменный сухарь,
Но по лицу моей вселенной
Он до меня прошел, как царь;

Пред ним прельстительные сети
Меняли тщетно цвет на цвет.
А я любил ячейки эти,
Мне и теперь свободы нет.

Не надивуюсь я величью
Счастливых помыслов его.
Но подари мне песню птичью
И степь — не знаю для чего.

Не для того ли, чтоб оттуда
В свой час при свете поздних звезд,
Благословив земное чудо,
Вернуться на родной погост.



            * * *

Просыпается тело,
Напрягается слух.
Ночь дошла до предела,
Крикнул третий петух.

Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате,
Что теперь вспоминать?

И какая досада
Сердце точит с утра?
И на что это надо —
Горевать за Петра?

Кто всего мне дороже,
Всех желаннее мне?
В эту ночь — от кого же
Я отрекся во сне?

Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.


ПОРТРЕТ

Никого со мною нет.
На стене висит портрет.

По слепым глазам старухи
Ходят мухи,
              мухи,
                   мухи.
Хорошо ли, — говорю, —
Под стеклом твоем в раю?

По щеке сползает муха,
Отвечает мне старуха:

— А тебе в твоем дому
Хорошо ли одному?



            * * *

А все-таки я не истец,
Меня и на земле кормили:
— Налей ему прокисших щец,
Остатки на помойку вылей.

Всему свой срок и свой конец,
А все-таки меня любили:
Одна: — Прощай! — и под венец,
Другая крепко спит в могиле,

А третья у чужих сердец
По малой капле слез и смеха
Берет и складывает эхо,
И я должник, а не истец.



            * * *

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало.

Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло,
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало…
День промыт, как стекло,
Только этого мало.



            * * *

Пляшет перед звездами звезда,
Пляшет колокольчиком вода,
Пляшет шмель и в дудочку дудит,
Пляшет перед скинией Давид.

Плачет птица об одном крыле,
Плачет погорелец на золе,
Плачет мать над люлькою пустой,
Плачет крепкий камень под пятой.



            * * *

Мне бы только теперь до конца не раскрыться,
Не раздать бы всего, что напела мне птица,
Белый день наболтал, наморгала звезда,
Намигала вода, накислила кислица,
На прожиток оставить себе навсегда
Крепкий шарик в крови, полный света и чуда,
А уж если дороги не будет назад,
Так втянуться в него, и не выйти оттуда,
И — в аорту, неведомо чью, наугад.



            * * *

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.

Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.

Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.

(Стихотворения из книги «Стихи разных лет» (Тарковс-кий А. А.). Издательство «Современник» (Москва, 1983 г.)



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.