Гвозди номера № 05 (181), 2020 г.

Юрий Воротнин весь вышел из русской классической поэзии; философская лирика XIX столетия сочетается в его стихах с трагическим мироощущением века ХХ-го и постсоветской эпохи. Как я понимаю, эта книга — избранное из всех написанных автором сборников; она разделена на четыре части, и тон ее — от ранних стихов до поздних — не претерпел заметных изменений: ровный, негромкий, уверенный. Говорится только то, что необходимо сказать, то, что наболело, то, что тревожит и не отпускает. Воротнин в личном письме скромно мне написал: «Я в реальной жизни живу больше стройкой. Стихи — отдушина»; не в этом ли — объяснение того, что ему не интересно щеголять изящными фразами и пользоваться модными приемами; его стихи — все «по делу», а не плод самолюбования и не желание популярности. И при этом — несмотря на некоторую монотонность звучания — они живут где-то высших сферах поэзии:

С одной стороны, стихотворение выдержано в настроении тютчевских «бедных селений» и блоковской «нищей России» (и в размере блоковского стихотворения написано), с другой — перекликается с сегодняшним взглядом на деревенскую разруху: «Не зальется петух, не залает собака,/ Даже тени покинули эти места./ Только память глядит, существуя двояко –/ Сверху в виде звезды, снизу в виде креста» (Инна Лиснянская). А то вдруг в речи Воротнина слышен Есенин — либо нежно-лиричный, либо «разбойный»: «Дом в средней полосе, засыпанный сиренью,/ С окошком на звезду с калиновым лучом,/ И сад, где соловей поет живой свирелью…/ Чего еще желать? Печалиться о чем?»; «Что манит нас в злом бездорожье?/ Чем радует хлипкая грязь?/ Как будто бы беглый острожник/ Вдруг в каждом проснулся из нас»… Удивительно, но прочтя строку «Снег такой, что до неба рукой достаю», я вдруг вспомнил и Юрия Казарина, «зимнего» поэта: «Живу в деревне — прямо в небе»...
Но пора назвать поэта, несомненно оказавшего огромное влияние на Юрия Воротнина. Это Юрий Кузнецов, сочетающий в своих стихах миф и реальность и тяготеющий к балладной интонации. Как для Юрия Кузнецова, так и для Юрия Воротнина высшая ценность — Россия («Жизнь рубахой на мне, тяжела, но с родного плеча»); однако в отличие от Кузнецова Воротнин мистически остро ощущает личную вину не только за российские беды, происходящие сейчас, но и за прошлые, потому что, говоря словами Николая Рубцова, он ощущает со своей родиной «самую жгучую,/ Самую смертную связь»: «Я за миг до рожденья виной был крещен и клеймен». Настоятельность этого чувства вины особенно выражено в одном из лучших стихотворений «Поздней услады»:

Между тем, все до единого стихотворения книги исполнены гармонии, что говорит об умении и самого автора сохранять душевное равновесие. Только тревога за будущее в них не утихает. Что ж, без этого не было бы такого поэта — Юрий Воротнин.