Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 38 (68), 2010 г.



Михаил Бойко
"Метакритика метареализма"


М., Литературные известия, 2010.

В книгу литературного критика, журналиста, философа, заместителя главного редактора газеты "НГ — Ex Libris" Михаила Бойко вошли статьи, направленность которых можно охарактеризовать как литературоведческо-философскую. Общая проблематика — вопросы о метареализме и метакритике как таковых — выступает в них лишь поводом для пристального разговора о двух фигурах: Юрии Мамлееве и Алине Витухновской.

Автор начинает с попытки установить, что же такое метареализм, и уславливается с читателем считать этот термин "сверткой" термина метафизический реализм, введенного в обиход Юрием Мамлеевым. Кстати сказать, в интерпретации вышеназванного понятия и отношения его к Мамлееву автор непоследователен. То он пишет, причем, неоднократно возвращаясь к этому постулату, что "метафизический реализм" — это не какое-то особое литературное направление или школа, а особая установка сознания и соответствующий навык, позволяющие прочитать тот или иной текст как повествование о метафизическом мире", и тогда данное явление лишено временного истока, автора и соотнесенности с какой-либо отдельной группой текстов. То Мамлеев оказывается основателем метафизического реализма ("Бросается в глаза близость творчества Витухновской к "метафизическому реализму" — литературному направлению (курсив наш), основанному Юрием Мамлеевым"), тем более что не однажды творчество Мамлеева объявляется единственным подлинным воплощением принципов данного… течения? метода? подхода?

В целом же книга Михаила Бойко может быть прочитана как панегирик Юрию Мамлееву и Алине Витухновской, которые автором явно видятся как вершина сегодняшней русской литературы. Автор и не скрывает своей предвзятости, порой переходящей от вполне допустимой "защиты" своих любимых писателей к "нападению" на оппонентов и вообще всех чужих. Тут вкусовая непримиримость порой "подсказывает" автору лексику, спокойной аналитической статье противопоказанную:

"Мамлеев и Витухновская обладают целостными, детально проработанными мировоззрениями, что само по себе большая редкость (гораздо чаще приходится иметь дело с хаотичными прозрениями и взъерошенной эклектикой)".

И совсем уж ставят под сомнение научную да и чисто человеческую зрелость автора его выпады против тех, для кого Алина Витухновская "персона нон-грата":

"Эти люди, как показывает опыт, — прагматичные ничтожества, больше пекущиеся о своей репутации и сиюминутном успехе, чем о неповторимости судьбы и самовыражении. Именно они образуют "заговор посредственностей", благодаря которому прижизненный успех редко сопутствует тем, на долю кого выпадает посмертная слава".

Тут и элементарная грубость, и подростково-звонкий пафос, и заочное наделение вполне молодой еще любимой поэтессы посмертной славой, и наконец, логическая нестыковка или же "проговорка": выходит, что к успеху здесь и сейчас позволительно стремиться и личностям безупречным — не только "прагматичным ничтожествам".

Настораживает уподобление Мамлеева и Витухновской с одной стороны Бердяеву и Шестову (как "всегдакающих ежей" — терминотворчества в книге мы еще коснемся), с другой — Гумилеву и Заболоцкому ("Мировоззрения Мамлеева и Витухновской демонстрируют биполярность жизнеутверждающей и жизнеотрицающей установок, подобную той, которую Лев Гумилев обнаружил в творчестве своего отца и Николая Заболоцкого"). Такое сближение весьма далековатых имен — даже если вынести за скобки фактор проверенности временем, с точки зрения которого творчество, по крайней мере, Витухновской очевидным образом уязвимо — вынуждает образованного и привыкшего ориентироваться по довольно обширной и подробной литературной карте читателя подозревать автора в осознанном, "программном" воображении некой пустыни вокруг избранных им фигур. Михаил Бойко постоянно подчеркивает исключительность Мамлеева и Витухновской на фоне даже прочих "писателей-метафизиков" (само это определение, используемое Юрием Мамлеевым, вряд ли можно считать удачным — как рождающее, при некоторой его отвлеченности и размытости, у квалифицированного читателя навязчивую ассоциацию с английскими поэтами-метафизиками). Своеобразие, острая самобытность и прозаика, и поэтессы от них, разумеется, неотъемлема и, возможно, заслуживает специального подчеркивания, но автором подается с явным и несколько агрессивным нажимом на особое превосходство творческих стратегий Мамлеева и Витухновской.

Спорными представляются и отдельные утверждения "теории", например, о том, что "любой художественный текст имеет три основных смысловых измерения: социальное, психологическое и метафизическое" (категоричность тезису добавляет первая часть сложноподчиненного предложения: "После Мамлеева сложно отрицать, что…"). На наш взгляд, уместно говорить разве что о любом выдающемся художественном произведении, но уж художественных текстов, лишенных какой бы то ни было метафизической подоплеки, сколько угодно. Да и иное выдающееся произведение зачастую обходится без метафизики (амплитуда от "Евгения Онегина" до "Дома на Набережной").

Словно предвидя этот довод, автор через несколько страниц пишет: "В любом тексте можно обнаружить присутствие метафизических идей, пусть даже в форме игнорирования метафизической сферы как таковой". Это уже напоминает отступление на заранее заготовленные позиции, "подверстывание" реальности под идею.

Вообще в рассуждениях о метафизическом аспекте литературы чувствуется неуверенность, корень которой — задача свести концы с концами, отчасти выдать желаемое за действительное. Отсюда логическая неувязка:

"В советском литературоведении выделяли два уровня в творчестве Достоевского: социальный и психологический. Но метафизический аспект до Мамлеева пребывал в тени психологического. Именно в четком разграничении психологического и метафизического аспектов и состоит его подлинная заслуга. Именно в этом смысле Георгий Флоровский писал в статье "Религиозные темы Достоевского"…".

И далее автор цитирует Флоровского, утверждавшего, что Достоевский "изображал не душевную, а духовную реальность", "первореальность человеческого духа", "хтонические глубины"… Спрашивается, в чем же тогда состоит новизна подхода к Достоевскому Мамлеева, если "метафизический аспект" вполне выявлен, как мы видим, еще Флоровским?

Все это не просто отдельные недочеты, точечные огрехи, но то, что нарушает цельность топики. В изложении мыслей чувствуется нервность, чему способствует и перескоки с одного уровня разговора на другой. Только что автор придерживался сугубо научного "регистра" ("Заметим, что выделение трех способов интерпретации текста приближает нас к пониманию функционирования культуры, текста и вообще человеческого мышления"; далее идет ссылка на московско-тартускую семиотическую школу), и вдруг, в начале следующей главы встречаем развернутую метафору соцреалистического романа как трехэтажного здания с колоннами, а потом вовсе обращенный к кому-то совершенно "журналистский" по тону вопрос: "Если метафизического реализма как отдельного направления не существует, то какой смысл в Клубе метафизического реализма ЦДЛ…?".

Наконец, последняя претензия, которую хочется высказать Михаилу Бойко. Привлекая и Мамлеева, и Исайю Берлина, он умножает сущности без, как кажется, особой к тому необходимости; терминология разветвляется, дробится: утризм (автор полагает, что этому слову "давно пора войти в философский и литературно-критический обиход"), всегдасты и тогдасты, "всегдакающие ежи со связными доктринами".

Достоинством книги можно считать продуманность (несмотря на вышеперечисленные слабые места) общей конструкции каждой статьи, тщательность анализа. Помимо этого, четкая идейно-эстетическая ориентация автора, его "пристрастность", увиденная как неравнодушие, честность, может вызывать симпатию.

В виде приложения к статьям Михаила Бойко добавлены его интервью с Юрием Мамлеевым и Константином Кедровым. Грамотные, глубокие вопросы, которые Бойко задает своим собеседникам, призваны прояснить как раз те моменты, где в его концепции можно усмотреть натяжку или нестыковку и где видит трудность сам автор. В частности, после прочтения интервью с Юрием Мамлеевым у читателя складывается, наконец, более-менее стройное и полное понятие о природе метафизического реализма.

Марианна ИОНОВА



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.