|
|
Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов
|
Гвозди номера № 06 (170), 2019 г.
Артур Другой
при участии Radio Drozh
"Люди L"
М.: "Вест-Консалтинг", 2019
Псевдоним — слово, и как любое слово, подчиняется законам языка. Берет себе автор "Другой" — не этот, не такой, как все. Понимая некое отличие автора, нас тянет узнать: в чем же выражается инаковость? Оказывается, в тяге к разрушению. Язык поэта, его визитная карточка, декларирует свободу от "мук совести и всяких моральных пыток".
"Философия всемирного пессимизма" начинается с саморазрушения:
Не знаю, что сегодня случилось
Но что-то во мне надломилось
И не косточка, не позвоночник
А какой-то нутряной подстрочник
Сломалось, значит. Это не декларируемая тяга к разрушению, а начало депрессии. И надо срочно что-то менять, иначе велика вероятность, что затянет воронка на глубину, а там и до суицида рукой подать… Впрочем, суициду в книге посвящено отдельное стихотворение, правда, не об авторе, адресованное другим юношам и девушкам, с упоминанием "Это все невсерьез", написанное как бы понарошку: "Жизнь прекрасна и чудесна,/ Только очень скучно жить". Шутит он, говорит ли серьезно? Балансирует на грани, отчего поверить ему тяжело, а воспринять это как черный юмор — затруднительно: слишком личное... Пессимизм как мировоззрение психологи не считают нормой, потому что большинство верит в любовь, дружбу и доброжелательность хотя бы отдельных людей. Истоки этого явления кроются, в частности, в чересчур выраженной реакции на неуспехи:
Когда не случается встреча
На душе вспухает нарост
Он превращается в пепел
Расчистив пространство
Камень под пеплом найдешь
Камень под пеплом… Впрочем, не торопитесь осуждать! Когда каждый день борешься за место под солнцем, пессимизм уже не прихоть, а жизненная необходимость. При кажущейся инаковости, автор — "наш": он русский, а жить в России приходится, отстаивая свое право на жизнь. И если в Москве отдельная группа граждан может себе позволить аперитив и бизнес-ланч, то в провинции жизнь учит в любой момент быть готовым к худшему… Да и в столице неспокойно: какое уж там солнышко на небе, когда взгляд лирического героя прикован к окровавленной лестнице, как в остросоциальном стихотворении "Ступени":
Будто бы большая рука
Голову чью-то взяла
И ступени стали теркой
Для неустановленного лица
Жестоко? Конечно. В России, как в первобытные времена, каждый вынужден защищать себя сам. Правда, при первобытно-общинном строе жилось проще: влез к тебе кто-то наглый в пещеру, а ты ему — бац — палкой по затылку. Потом, в результате социальной эволюции, появились силовые структуры… Жизнь в целом у Другого — не просто опасная штука. Мало того, что человек бессилен перед любым беспределом, так еще и в любви не везет:
Жизнь — это встречи и камни
Жизнь — это когда ты есть
А вот тебя нет
Ну, конечно, жизнь — борьба, кто бы сомневался. Давно я не встречала такого глубокого и прямолинейного разочарования в жизни. Вся мрачная философия и рассуждения о бренности бытия у Другого текут в извечном русле русского пессимизма — явление, насчитывающее не одну сотню лет. Возможно, ярче всего оно может быть выражено словами графа Аракчеева, сказанными в одном из его писем: "Все хорошее в свете не может быть без дурного, и всегда более худого, чем хорошего". Между тем иногда и новый Шопенгауэр, говоря о любви, пользуется более-менее жизнеутверждающей развернутой метафорой:
Мосты горели
Мы не виделись две недели
Истлели мосты
Но мы доплыли
Доплыли мы
Встретились на плотине
Которую выстроили бобры
Отдельно остановимся на предупреждении "В книге содержится ненормативная лексика, пропущенная через мясорубку цензуры". Так ли уж она необходима? В этой стилистике, когда герой Другого предстает перед нами дерзким парнем "без тормозов", точечное употребление мата выглядит уместным, но, на мой взгляд, работает против автора. Ругань служит выразительным средством, от которого не уйдешь. Оно усиливает эффект стихотворения, и сразу становится ясно: это крик души, дайте ей проораться, иначе не успокоится.
Но это еще полбеды… Расширение "поля деятельности" обсценной лексики, ее активное использование в стихотворной речи приводит к тому, что она перестает быть лексикой "критических ситуаций". В результате у носителей языка исчезает возможность заменить физическую агрессию вербальной. Нет, здорово, конечно, последовать примеру отчаянных лирических героев Есенина и Маяковского, но все-таки классики не позиционировали свои сборники как книги "о саморазрушении вечных, казалось бы, зданий".
Впечатлительных натур, воспитанных русской классической поэзией, просьба отложить эту книгу. Стихи Другого — для тех, кто способен вовремя включить иронию, подпитав восприятие текста здоровой дозой сарказма. Главное, что в них хорошего — так это близость к простому люду: такие же ударные, как отбойный молоток, и откровенные, как разговоры в поезде дальнего следования.
Надежда ДРОЗД
|
|