Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 10 (150), 2017 г.



Людмила САНИЦКАЯ



ПЕРЕДЕЛКИНСКИЕ ВСТРЕЧИ



Людмила Саницкая — поэт, эссеист, к.м.н., врач высшей категории. Автор шести поэтических сборников и книги мемуарной прозы «Вверх по ручью». Публиковалась в журналах «Юность», «Простор», международных альманахах «Муза», «Связующее слово», «Золотое руно», «Зарубежные задворки» (Германия), альманахах «Московский год поэзии», «Синева на крылах», «Небеса любви», «Краски жизни», «Стихотворный светоч», «Мы рождены для вдохновенья» и др. Член Союза писателей России и Международного сообщества писателей России, Союза писателей ХХI века, член Литературного клуба «Московитянка» Центрального Дома литераторов, Литературного объединения Центрального Дома ученых «ЛИТО на Пречистенке». Лауреат литературных премий им. А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова, С. А. Есенина и М. А. Булгакова, номинант премии «Писатель ХХI века».
В этом номере «Литературных известий» мы публикуем фрагменты книги Л. Саницкой о Переделкине. Эта книга в 2018 году выйдет в издательстве «Вест-Консалтинг».

Вспоминая тех, кого я видела и знала в Переделкине, я словно смотрю в калейдоскоп, где мерцают, складываясь в созвездия, лица и имена известных и не очень известных или известных лишь в узком литературном кругу людей, каждый из которых стал частью той моей переделкинской жизни.
Во время первого знакомства с Домом, по пути к Новому корпусу, повстречалась скамейка с тремя, как я сразу поняла, здешними музами, которые оказались милыми и доброжелательными женщинами. Что не мешало им быть музами, потому что здесь, конечно, других и быть не может. Всплыла в памяти детская считалка: «На златом крыльце сидели... Царь, царевич, король, королевич…» А что дальше? «Сапожник, портной, а ты кто такой?..» В самом деле — кто? Явно, не портной. Скорее всего, сапожник. Подмастерье. А тут — и впрямь Златое крыльцо. И обитатели Дома, которых довелось увидеть, услышать, поговорить — в большинстве своем именно цари-царевичи и короли-королевичи.



Семён Сорин

А самая первая встреча с Домом творчества писателей в Переделкине была в семидесятых годах, и была она совсем мимолетной. Скорее, это была даже не встреча, а первый взгляд. Тот самый, что порой определяет судьбу.
Дом я увидела издали. По асфальтовой дорожке навстречу шел высокий мужчина с черной повязкой на глазах. — Это Эдуард Асадов, — сказал мне мой спутник, раскланявшись со слепым поэтом. — Фронтовик, при взрыве ранило…
Асадов! Кто же не знает его лирики, такой проникновенной, простой, близкой. Вдалеке появился еще один обитатель Дома — пожилой, грузный, сановитый, слегка прихрамывающий.
– Павел Нилин!.. Он сценарий для «Большой жизни» написал, кино такое было знаменитое, давно, до войны. А еще «Жестокость», тоже роман знаменитый.
 Конечно, мы и кино это видели, и роман читали, это же советская классика. А чуть дальше, на зеленом фоне парка сияла колоннада Дома — белая, недоступная, сказочная. Мой спутник отправился по своим писательским делам, а я долго еще просматривала в воображении эти кадры первого знакомства с миром писателей.
Спутником моим тогда был Семён Григорьевич Сорин. Семён Григорьевич был к тому же первым встреченным мной живым писателем, что создавало вокруг него некий ореол моего недоверчивого изумления. Между тем Семён Сорин был настоящим и весьма известным поэтом военной поры. Фронтовик, он прошел Великую Отечественную с начала до конца, и это прозвучало и в творчестве его, и в жизни трагической нотой.  Обостренная совесть, совершенно безмерная доброта, преданность в дружбе и беззащитность в быту. Высокий рост при болезненной худобе делал его длинным и будто колеблющимся, на библейском лице, прорезанном морщинами — темные грустные глаза и всегда чуть виноватая улыбка. Словно извинялся за то, что вот остался жить, а сколько ребят полегло на войне, да и жизнь сейчас тоже вся в ухабах, и без спиртного с ней — ну никак…
Литературный институт закончил уже после войны, издавался нечасто, больше переводил, для заработка, но поэзия была для него действительно святым ремеслом, относился к ней трепетно и фамильярности не допускал. И слово «стишок» считал невозможным, тут же поправлял с нажимом — «стихотворение»! Потому что — труд, душевный серьезный труд, а не забава.
Его нет уже шестнадцать лет, а мне до сих пор трудно представить его стариком, столько было в нем безбашенной увлеченной молодости.
В 2010 году, через десять лет после его ухода, родственники издали небольшую книжку его стихов и прозы. Там есть стихотворение, адресованное знакомой, видимо, женщине.

Говорят, выходишь за поэта?
Не спеши, подумай, воздержись.
Ох, несладкой — я-то знаю это —
У тебя с поэтом будет жизнь.

О семье мечтаешь? О покое?
Распорядке умном — от и до?
А ему до лампочки такое
Сверхблагополучное гнездо.

Все-то его носит и заносит,
Поутру вернется, как хмельной.
– Где ты был? — глаза устало спросят.
– Не тревожься, с нею был, одной.

«С нею»  — это с тою, что покуда
Только-только в мыслях родилась,
Но уже наметилась, как чудо,
Самая возвышенная связь.

Образ этого талантливого, доброго, неизбывно грустного человека, раненного войной, навсегда остался в памяти и в строчках старого, начала восьмидесятых, стихотворения.

Стареющая колокольня —
А все тонка да высока.
Так неожиданно и больно
Войдет щемящая строка.
Усталый взгляд печальной птицы
Из неких отдаленных сфер
И невозможность приземлиться
В свой комфортабельный вольер.
Осенних сумерек невзрачность.
Сквозные перья-облака.
Высокой звонницы прозрачность
И журавлиная тоска.

Семён Григорьевич написал предисловие к первому моему сборнику стихов, нашел добрые, такие необходимые в то время слова. Небольшие его книжки стоят на любимой книжной полке.

Василий Субботин

Первым же повстречавшемся мне в Доме творчества писателем был Василий Ефимович Субботин. В свои восемьдесят два-восемьдесят три года он выглядел как седоволосый усталый юноша, присевший на парковую скамейку отдохнуть и помечтать. Был он высоким, очень худым, бестелесным почти, с тихим голосом, мягкой речью. Голубоватая его седина, немногословность, живой взгляд светлых глубоко посаженных глаз, какое-то постоянное совершенно очевидное дружеское расположение к собеседнику — все это создавало то взаимное притяжение, которое не зависит ни от возраста, ни от статуса. Достаточно нескольких слов — и возникает чувство тепла, доверия, сердечной близости… С трудом представляешь себе, что этот человек, пребывающий сейчас среди благостного осеннего пейзажа и сам похожий на полусказочный персонаж этой осени, прошел всю войну, сначала в танке, потом во фронтовой газете, что у него боевые ордена и медали и что там, в окопах, он писал стихи… Что потом была писательская жизнь, книги, литературные награды, ответственная работа, многотомные собрания сочинений, признание.
 Все это — как бы за кадром, а здесь, рядом — тихий, очень добрый, очень красивый человек. Потом, позже, перечитывая его книжку, я узнавала и не узнавала его, такого, казалось бы, мирного, бесконечно деликатного, вполне гражданского человека. А он писал:

Я перекрестным был крещен,
Мне штыковая снится схватка.
Мне чайльд-гарольдовым плащом
Служила эта плащ-палатка.

Уже хлеба встают стеной
В том самом поле, где кружил я,
Но все грохочут за спиной
Той жесткой плащ-палатки крылья.

Василий Ефимович ушел из жизни 24 мая 2015 года, успев отпраздновать семьдесят лет Победы, за которую он воевал. Ему было девяносто четыре года.



Кирилл Ковальджи

Кирилл Владимирович Ковальджи… Он ушел вслед за Евтушенко, и прощание было в Малом зале ЦДЛ, в том же траурном апреле 2017-го... Большого скопления народа не было, но пришли все, кто знал его, любил, учился у него. Всякий раз, когда произносят это имя, чаще всего называя его просто Кирилл, я вижу его невысокую хрупкую фигуру, большой сократовский лоб, внимательные темные глаза и — голос. Мягкий, неспешный, с легким акцентом — не то румынским, не то бессарабским, еще больше смягчающим его негромкую речь. — Вы, конечно, стихотворец, — говорил он какому-нибудь начинающему автору, студийцу, прочитавшему свое произведение в самозабвенном экстазе, — Да. Конечно… Но для поэзии нужна не только рифма. Сегодня часто и рифма не нужна. Но должен быть подтекст, мысль и чувство — то, что вызывает сопереживание...
Бесконечно деликатный, он не был суровым критиком и всегда находил то удачную строчку, то оригинальный образ. Радовался выходящим книжкам своих студийцев, охотно откликался на просьбу дать отзыв... С ним можно было посоветоваться. И эта доброта его, полное отсутствие снобизма маститого литератора создавали вокруг него некую ауру человеческого единения. Не по писательскому цеху — по душе.
На веранде Старого корпуса, где стараниями неизменной Натальи Ильиничны Арбузовой проходили наши обязательные посиделки («По вторникам и четвергам, после ужина, приходите непременно!») Кирилл Владимирович появлялся как-то незаметно, неслышно — вдруг оказывался сидящим в ветхом кресле, в сторонке, молча слушал, иногда читал что-нибудь свое или вспоминал эпизоды из давней, советской еще, писательской жизни. И было впечатление входа в какое-то иное время, минувшее, но чем-то очень ценное и привлекательное. Был он немногословен, но в этой атмосфере погружения в другое время и пространство слова будто усиливались, утяжелялись, оставались в памяти.
Московские встречи — в Музее ли Серебряного века, в Пушкинской библиотеке или в ЦДЛ — он всегда оставался таким же спокойным, ровным, очень расположенным ко всем окружающим, с чуть смущенной улыбкой…
Дома, уже очевидно очень больной, похудевший, словно истаявший, в свой последний восемьдесят шестой день рождения, он все же вставал, подписывал нам свои книги, светился мягкой своей улыбкой, говорил добрые слова.
Остались его книги — и большие, солидные, полные добротной прозы, и книжки стихов, где в его «Зернах», сборнике «краткостиший», заставляющих и улыбнуться, и задуматься, есть такие слова:

Поэзия — луч и листва,
Проза — сруб из стволов…
Поэзия — сами слова,
А проза — при помощи слов.



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.