Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 22 (52), 2010 г.



Инна ИОХВИДОВИЧ

Невозможность идентификации

"Надо жить — не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять".

Раиса Блох

Катя снова всю ночь проворочалась с боку на бок, но уснуть так и не смогла. С подушкой, без подушки ли — голова продолжала кружиться, да к тому ж еще и болела. Вспоминалась покойная мать и фраза, которую та часто повторяла в рифму: "Самое сладкое в этой жизни — сон, что есть лучше и слаще, чем он".

Смысл этих слов Катя по-настоящему поняла, переехав на житье в Германию. И в самом деле, трясина сна освобождала от одиночества и чужести, от мыслей о бессмысленности жизни в этом неправдоподобно красивом немецком городе, от муки произносить незнакомые, пугающие слова на подчас зловеще звучащем языке, от невозможности искренне улыбнуться в ответ на улыбку какой-нибудь пожилой немки, без того, чтобы в голове не возникло: "Кем она была тогда?"

Может быть, ей и не думалось бы об этом, да как-то раз в трамвае, давно, еще по приезде... Ехала куда-то с соотечественницей, тоже из бывшего Союза. Вместе с ними в вагоне оказалась большая группа улыбающихся и смеющихся, с виду совсем еще бравых, немецких пенсионеров. И вдруг Катина знакомая, тоже пожилая, наверное, ровесница этих немцев, произнесла: "Нет, Катя, вы только поглядите, как они заразительно смеются!" Катя кивнула головой, а женщина продолжала: "Это постаревшие гитлерюгендовцы едут на экскурсию". Кате показалось, что ей влепили оглушающую, до звона в ушах, затрещину. "Ну, и что, что члены гитлерюгенда, у нас тоже все прошли через Страну Пионерию", — утешала она тогда себя.

И вот cегодня ей, потерявшей из-за своих головокружений последнее свое прибежище — ночное бегство от этой жизни в страну снов — должны были с утра сделать магнито-резонансную томографию. Этого обследования, как говорили, тяжелого и сверхдорогого, Катя дожидалась уже три недели.

В амбулатории радиологической клиники Катя подошла к барьеру, за которым сидели девушки-регистраторши и протянула им направление на обследование и карточку медицинской страховки. Карточка выглядела новенькой, а Катина фотография на ней была старой, сделанной еще во времена Советского Союза. На снимке Катя вышла хорошо, взгляд задумчивых глаз не казался еще болезненным, не было в нем нынешнего жертвенного оттенка.

Девушка в белом халате долго переводила взгляд своих водянисто-светлых глаз с Катиной фотографии на карточке больничной кассы на саму Катю.

— Это кто? — наконец спросила, показывая на фото.

— Как кто? Я!

— Нет! Это другая, совершенно другая женщина, — утверждающе проговорила регистраторша.

— Как это другая, — оторопела Катя, — я ко всем врачам хожу с этой карточкой, и у меня никогда не возникало проблем.

— Да, я согласна, что женщина на фото напоминает вас, вполне возможно, что это ваша близкая родственница, дочь или племянница, но никак не вы!

— Нет, это я, — как-то упавшим голосом доказывала смущенная Катя, словно и в самом деле была виновата, что из-за всех напавших на нее на чужбине болезней и от тоски, стала на себя непохожей.

— А как вы можете это доказать?

— Не знаю, — тихо ответила Катя, чувствуя, что напичканная лекарствами голова вот-вот снова сильно закружится.

Как бы закончив разговор с нею, молодая фрау бросила на деревянный барьер пластиковую карточку больничной кассы.

Катя машинально взяла свой документ, и тут ее осенило.

— Послушайте, у меня же при себе заграничный паспорт! Вот, — и достала из сумки свой украинский документ.

С некоторой осторожностью, словно брала она в руки нечто опасное или грязное, фрау развернула паспорт, сверила его с карточкой больничной кассы, изучила шенгенскую визу с печатью "бессрочная", переводила взгляд с документа на документ, с фото на фото, и вновь стала рассматривать Катино бледное и изможденное лицо. Затем посоветовалась о чем-то с сидевшей там же за барьером коллегой. И наконец возвратив Кате ее документы, предложила пройти в комнату ожидания.

...Скрежет, звон, стук, все звуки преисподней напрочь заглушали симфоническую музыку, гремевшую в наушниках. Кате казалось, что ее голова болтается из стороны в сторону и сейчас не выдержит — отвалится. Теперь она поняла, что имели ввиду, говоря о непереносимости этого обследования. Хотя достаточно нажать кнопку — и пытка прекратится. Многие так и делали и не доводили обследование до конца. Хотя внутренне Катя паниковала и даже металась, но лежала неподвижно, не шелохнувшись, а из глаз ее катились и катились слезы, которые невозможно было даже отереть. Нажать на кнопку, прекратить? Но знала, что не нажмет, что пройдет это очередное испытание до конца, даже если бы оно оказалось самим концом. Вдруг что-то неуловимо изменилось, и она увидела, вернее, почувствовала себя стоящей с паспортом в руках...

...Она протягивала паспорт пограничникам. Они говорили по-французски. И паспорт ее был с визой, разрешающей ей въезд в эту страну. В эту волшебную среди всего окружающего мрака страну, будто вышедшую из сказки, что совсем недавно она читала дочке. "Швейцария, Швейцария, прекрасная страна", — вспомнилась придуманная ею для нее, для Дорочки, песенка. Девочка, бедная, она так любила и песенку, и страну Швейцарию в которую они уедут, и в которой им, наконец-то, будет спокойно. Она прикрыла платком сухие глаза, слезы были выплаканы еще тогда, когда Доры не стало, просто она хотела, чтобы эти бравые, молодые пограничники не видели ее глаз.

— Мадам! — обратился к ней тот, что выглядел постарше, — видите ли, мы не можем разрешить вам въезд в Швейцарию.

— Почему?

— Потому, мадам Раиса Блох-Горлина, что фотография, вклеенная в ваш паспорт, не соответствует вашей внешности.

— Что? — не поняла она, но нутром уже сознавала, что конец.

— А то, — размеренно продолжал старший пограничник, а младший кивал, словно поддакивал , — что женщина на фотографии не вы, а какая-то другая женщина. — И он близко к ее исхудалому лицу и подчас ничего не видящим глазам поднес паспортную фотографию, ее фотографию, снятую еще до гибели Миши в силезском лагере, куда он был интернирован как еврей и до смерти шестилетней Доры, дочери... Пограничник поднес и зеркало, отразившее страдающе-старое лицо с тоскливыми темными глазами.

— Мадам, вы сами убедились, что фото не ваше. Мы вынуждены... — дальше она не слушала и не слышала, ей стало безразлично все. Передадут ли ее нацистам, отправят ли в концлагерь сразу или отошлют назад, во Францию, в Дранси, где все евреи дожидаются отправки на смерть, только никто не знает, куда именно. "Наверно, это хорошо, что не узнали меня на моей же фотографии и не пустили в Швейцарию. Вскорости встречусь и с Дорочкой, и с Мишей, что мне здесь без них делать, особенно без моей девочки..."

Ее, смирившуюся со всем, передали нацистам, и весь путь в закрытом кузове грузовика ей слышались строки из собственного стихотворения:

Это было, было и прошло.
Что прошло, то вьюгой замело.
Оттого так пусто и светло.

...Потрясенной покинула Катя эту врачебную " практику", которая ей уже не казалась, а совершенно точно была преддверием ада — может быть, одним из входов в него.

Она возвращалась домой в полупустом в этот позднеутренний час трамвае, и все думала-думала, но понять не могла — что же это было?

Откуда пришло к ней это до оторопи реальное видение? Из другого мира, в котором она была еще не погибшей в концлагере поэтессой Раисой Блох? А то, что ее сегодня в этой немецкой амбулатории не узнали на фото, как некогда на швейцарской границе не узнали Раису Блох, и тем обрекли на смерть?

Было ли это совпадением или случайностью?

Но в точности знала она только одно: ответов ей на вопросы не дождаться во всю оставшуюся жизнь...

— Вот уж в чем Карл Маркс точно был прав, — сказала Катя вслух сама себе, — так это в том, что история повторяется дважды — сначала как трагедия, потом — как фарс.

— Was? (Что?) — спросил пожилой немец, сидевший напротив.

— Nix, nix (Ничего, ничего), — только и ответила Катя.



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.