|
|
Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов
|
Гвозди номера № 04 (144), 2017 г.
Александр Файн,
"Красный телефон"
"Литературные известия" № 2/2017
Новый рассказ Александра Файна имеет подзаголовок "Не простой рассказ". Что ж, приходится признаться, действительно, не простой. Такой, скажем, сюрприз для рецензента, "набившего" уже, казалось бы, руку на исследовании творчества этого писателя. Мысль свою постараюсь развить дальше, а пока хочется сказать спасибо — за новую пищу для ума и сердца и за осознание необходимости всегда "быть в форме", то есть соответствовать и быть готовым к подобным сюрпризам. Короче, благословясь, давайте уже отправимся в путешествие по страницам рассказа.
И начнем мы его с образа главного героя. Повествование ведется от первого лица, что само по себе подразумевает, что любой монолог, вне зависимости от его долготы, — это лишь начало будущего диалога. В нашем случае — диалога Александра Файна и его читателя. Впервые в своем произведении писатель столь открыто и определенно высказывает надежды на подобный диалог: "Так хочется спросить читателя — разве не нужны честные воспоминания? А может, права Елена: никакие воспоминания не нужны?"
Итак, рассказчик, несмотря на зрелый возраст, начинающий писатель. И стилистика рассказа выдержана так, чтобы создать эффект максимальной правдоподобности: да, герой, действительно, новичок на писательском поприще. Ему еще необходимы консультации жены — профессионального филолога, он еще учится выстраивать сюжет, находить для него связующий стержень, чтобы нанизывать на него отдельные фрагменты повествования. Он еще волнуется в ожидании оценки своего "опуса" от профессионала-супруги. И оценка эта в итоге весьма строга: "У тебя есть знание материала, герои говорят за себя, но, во-первых, отсутствует главная тема, а, во-вторых, события жестко не связаны". Подытоживает свой приговор супруга категорическим советом: "Безжалостно выкидывай все, что не укладывается в сюжетную цепь, а служит демонстрацией твоего сумасшедшего опыта, отсутствием которого страдают не по возрасту рано заигрывающие с прозой борзописцы". Совет благой и вполне, на первый взгляд, психологически объяснимый — женщина волнуется, что свои "авторские амбиции" муж сможет удовлетворить лишь "среди узкого круга знакомых и случайных читателей", плывя против течения литературного мейнстрима, представляющего собой шоу, призванное "вытягивать из народа монету" и "тренирующего не художественный вкус, а физиологию".
Следует ли "профессор прикладной математики" этому совету? Конечно, нет, — не для того взялся за перо так поздно, но так решительно, хотя шутливо объясняет этот свой порыв тем, что "не справился с собственным графоманским зудом". И вот тут как раз настигает читателя первое удивление. Казалось бы, за спиной у героя опыт многих лет, в течение которых он был молчаливым слушателем интеллектуальных баталий двух филологов — жены и матери, "семейных спарринг-ужинов двух гигантесс мысли и знания", как их называет рассказчик. Женщины непримиримы друг с другом в оценке такого вида литературы, как воспоминания, автобиография. У матери имеется целый "шкаф-мастодонт, хранитель серьезной библиотеки исповедальной литературы". Жена испытывает чувство "категорического неприятия воспоминаний в любом — устном или печатном — формате". А герой, впервые взявшись за литературный труд, выбирает как раз этот, самый небезразличный для жены жанр, не боясь быть растоптанным, как таракан, как предупреждала его однажды мама, завещавшая не вступать с Еленой в "выяснение отношений". Почему? В этом как раз и заключается одна из главных идей рассказа "Красный телефон", хотя она оказывается и не единственной главной.
В этом контексте хочется заметить, что жена Елена — самый таинственный персонаж рассказа. Начитанный профессор с легкостью сыплет в разговоре сведениями из биографий знаменитостей. И не потому он с подробностями их биографий знаком, что мучим нездоровым любопытством к чьей-то частной жизни, а потому, что воспринимает этих людей как явления культуры в широком смысле этого слова. Их творчество и их жизнь для него это один цельный арт-объект, где талант, как пламя великого костра, не мог бы разгореться в полной мере без того мощного топлива, каким являются трагические и судьбоносные перипетии их жизней. Яркий образ гения-конструктора, добывающего в сталинском лагере золото, из которого впоследствии, возможно, и изготовят Звезду Героя для самого конструктора, это — по своему трагизму — образ какого-то прямо софокловского, шекспировского или дантевского масштаба!
Но это все о людях посторонних, хотя и оказавших — кто лично, благодаря знакомству с ними, кто опосредованно — влияние на становление личности главного героя. А вот о своей жене, вернее, о ее жизни, профессор такими же глубокими знаниями похвастаться не может. Да, восхищается ею, как интеллектуалкой, мудрой женщиной, принимающей брак как "разумный баланс любви и расчета", "статусной женой" и "приличной хозяйкой". Она "готова к общению хоть на языке Шекспира, хоть Мольера или Ремарка", — так говорит о ней супруг... Готова к общению? Да ладно! Все, что имеется в распоряжении мужа, это лишь хорошо сделанный ею самой образ сильной и уверенной в себе нынешней Елены, встретившейся на жизненном пути профессора довольно поздно. А ее прошлое, ее слабости (ведь должны же они у нее быть, не робот же она!), что-то глубоко сокровенное? Все это за гранью очерченного твердой рукой и сильной волей круга. Обманка?!
Обманка… Знаете, изящная такая, как чашка из фарфорового сервиза, выставленного в одном из дворцов Екатерины Второй: на просвет тоненькая прозрачная сеточка, а на самом деле вполне настоящий непроницаемый сосуд для питья… К этой мысли читатель приходит пусть и не сразу, но вполне определенно. "Воспоминания полны лжи", — цитирует Фрейда Елена. И тут же "с улыбкой тихо изрекает слова Бисмарка: "Я обманываю людей тем, что говорю правду". И какую же правду говорит Елена? "Литература — это мысль автора, преобразованная в чувства героев, попавших в различные ситуации, которые могут быть внешними и внутренними". Ну, не знаю, так ли уж нужна именно эта банальная "правда" герою? Похоже, отношения профессора и его жены лишь притворяются истинным супружеством. Каждый играет свою роль. Причем Елена оказывается актером куда более искушенным и профессиональным, чем ее муж. "Я сопровождал свою половину на курорт, где она аккуратно три раза в день к столу меняла обличье и настроение". Да уж, и правда, — все в точности прямо по Шекспиру и Мольеру…
С пониманием всего этого сам собой отыскивается и ответ на вопрос, почему герой-начинающий писатель выбирает "исповедальный жанр" для своего первого произведения. Что это? Попытка вступить в диалог с собственной женой? Это после стольких-то лет внешне успешного супружества? Надеется, что откроется заветный секретный замочек запертой, как шкатулка, души супруги? Похоже, что именно так. Герой часто вспоминает свою "первую взрослую" любовь по имени Зина. Не просто вспоминает, а беседует с ней, задает ей вопросы, которые, по-видимому, мучают его всю жизнь. И самый главный — почему расстались? Описывая свое представление о рае на земле, профессор вспоминает Тянь-Шань, куда они с женой Еленой ездят в отпуск, чередуя его — год через год — с отдыхом в средиземноморских странах. "Мне бы миску рассыпчатой гречневой каши с жареным луком, чтоб в ней закопать полпачки крестьянского масла, или горку дымящихся пельменей с горшочком сметаны, из которого уверенно торчит деревянная ложка. И что греха таить — сто пятьдесят родимой в два глотка… Но чтоб Елена была рядом". Неуютно Елене на Тянь-Шане, так же, как ее мужу в Италии. Но надо отдать должное профессору: он делает все, чтоб сохранить свой брак, помнит про обязательства, ему дорога его жена, он боится потерять ее так же, как когда-то потерял Зину.
А почему расстались? Да все очень просто. Молодой, неопытный, хоть и физически сильный, но такой еще далекий от понимания того, что есть вещи на земле — и среди них, конечно, любовь, — которые терять нельзя, зубами за них надо цепляться, сердцем, душой… Зина по сути не на четыре года старше героя, она жизненно мудрее. "Ты такой сильный… будешь меня защищать?" — почти сразу с началом отношений спрашивает она любимого. Не интересуется, возьмет ли он ее замуж. Удивительно, не об этом. Время такое тогда было… Молодые люди по-настоящему полюбили друг друга, но тайна, повисшая между ними, разводит их в разные стороны на жизненном пути. Зина исчезает на полгода и не может объяснить возлюбленному — куда, потому что с нее взяли подписку о неразглашении. Видимо, профессор так и не забыл эту свою первую любовь, ведь Елена беспокоится о его отношениях с певицей, которая внешне напомнила профессору "Зину, Зиночку".
Не случайны кажущиеся на первый взгляд мелкими и несущественными детали, встречающиеся в рассказе. Залитое белым сургучом горлышко бутылки "Московской" — как символ тайны "за семью печатями", которую может нести в себе даже очень близкий человек. Образ школьного учителя математики Бориса Дмитриевича, который, "взяв за ухо непонятливого и совершая его телом круговые и продольные движения, объяснял, что диаметр и длина окружности кратны в “пи” раз", тоже играет роль пресловутого ружья, которое, раз уж висит в декорациях, то обязано однажды выстрелить. В чем выстреливает? В ярких геометрических образах в рассказе. "Черные конусы" плывущих косаток, виднеющиеся над гладью поверхности Охотского моря, — прямая аллюзия к айсбергу как символу того, что видимое глазу — лишь незначительная часть сокрытого в непознанной глубине. "Как же там живут люди, о чем думают, когда не видно берега?" И сам "красный телефон" — как тот самый стержень из детской игры пирамидки, имеющей, между прочим, тоже конусообразную форму. Стержень для нанизывания не только кусочков повествования, каких-то биографических моментов, а для обнаружения одна за другой глубинных идей самого рассказа. Постепенного обнаружения — как если б медленно снимал разноцветные колечки со стержня пирамидки: сначала маленькое, за ним побольше, а там и до основания дойдешь… В общем, в рассказе нет ничего лишнего. Или все же — ничего личного?
Вот она — еще одна причина для удивления. Это только на первый взгляд — рассказ как рассказ. Есть в нем и воспоминания о прекрасной юношеской любви, выдержанные в мелодраматическом духе, и вполне реалистичный срез определенного исторического отрезка, и безумно интересные факты из жизни знаменитых артистов и ученых. Но все это — лишь один пласт единого целого, только одно колечко пирамидки, хотя, если б оно затерялось, то и пирамидки, то есть единого целого, не было бы. Но это — только верхушка айсберга. А потом, когда заходишь глубже, открываются тайны.
Дело в том, что, похоже, и сам рассказ — тоже своеобразная обманка. Точнее, его жанр, только притворяющийся примером автобиографической литературы. Так обильно наполнено повествование именами реально живших людей, с которыми прямо или косвенно связан герой-рассказчик (Сталин, Суслов, Поспелов, Грабин, Королёв, Петросьянц
и т. п.), что кажется порой — не слишком ли обильно? "Художественная литература как социальное явление предназначена не для собратьев по цеху, а для нормальных людей, которые при чтении не должны обнаружить, что сюжет лишь правдоподобен", — читает свою лекцию начинающему писателю Елена. Видимо, если говорить о главном герое рассказа, то можно допустить, что осуществлена попытка последовать этому совету. Если говорить о писателе Александре Файне, представляется реальным допустить зарождение нового типа рассказа, где не только правда и вымысел (как литературные приемы) переплетены друг с другом, но и так же перемешаны истина и ложь в их метафизическом наполнении. И где одно, а где другое — это удастся понять читателю только после вдумчивого прочтения и размышления. А вот захотеть разобраться писатель, определенно, умеет заставить.
Математически выверенный алгоритм создания литературного произведения писатель Александр Файн ломает, и в этом истинная ценность его авторского метода, ведь только в попытке выйти за рамки раз установленных стандартов может родиться что-то новое и ценное. Так, как преодолевались физические законы в сверхсекретных лабораториях по освоению космоса, в одной из которых, по его собственным словам, работал и сам главный герой рассказа. Как ломается, наконец, и поведенческий стереотип "железной леди" Елены, и в сердце "снежной королевы" проползает банальная бабья ревность — а значит, появляется шанс для истинного сближения "премудрых" супругов. Это, если возьмут, наконец, под сомнение "точность математической формулы для успешного существования союза", предложенную в самом начале профессором. Чтоб не "словесные баталии", а "расслабленно помалкивать и втягивать оттопыренными покрасневшими ноздрями упругий воздух" Тянь-Шаньской глухомани.
И, конечно, память — как непременное условие для жизни души, и потребность рассказать о том, что помнишь, не выкидывая "безжалостно то, что не укладывается в сюжетную цепь" (Господи, и слово-то какое — цепь, невольно застенки себе представляешь!), и потребность услышать то, что помнят другие. "Кладбищенский сентябрьский легкий ветер разорвал звонкий детский голосок: "Мама, а бабушка Маруся сразу меня полюбила?" Возмущенные вороны закаркали и, хлопая крыльями, улетели, заглушив ответ чужой мамы. Память моя засуетилась". В этом маленьком отрывке сказано, по-моему, исчерпывающе достаточно, чтоб главная идея автора была ясна всем. Память штука опасная. Как бы ни старался что-то забыть, оно, это прошлое, все равно живет в тебе. И отомстить за забвение может внезапно и очень больно.
Есть в рассказе образ некоей народной артистки, певицы, с которой рассказчик случайно встречается в бизнес-классе самолета. И в этой нечаянной встрече вдруг неотвратимо соединяются и прошлое, и настоящее, и — вполне возможно — будущее героя. В том, что попутчица его — певица, наверно, для профессора есть больше "сакрального наваждения", чем в постоянно встречающемся ему, хоть и претерпевающем весьма сильные метаморфозы, "красном телефоне". Зина ведь была певицей! Та — первая и незабвенная! "Вот если бы Зина поступила в Гнесинское училище", — именно такая мысль приходит в голову профессору во время разговора с новой знакомой. Очень психологически точен следующий за этой мыслью диалог.
Я властно взял ее ладонь и поднес к губам.
— Все математики такие злостные обольстители? — женщина медленно потянула руку к себе.
— Только бывшие. Ведь им нечего терять. Формулы отняли, а у них больше ничего ценного нет!"
Так сквозь шутку прорывается у героя тоска по тому ценному, что он навсегда оставил в своей молодости, что было не по формуле, а по правде, не от ума, а от сердца. Профессор понимает, что очаровал артистку, что "может претендовать на женскую благосклонность". Но не может дать самому себе однозначно положительного ответа, нужна ли она ему — эта женская благосклонность.
"А почему вы начинаете с Магадана, а не с нулевого Гринвичского меридиана?" — такой вопрос задает певица. Ну вот, наверно, как раз потому, что жизнь с нуля никому не удастся начать. От самого себя кусок не отрежешь. Память не предашь. А попробуешь — получишь такой удар, который накрывает как-то вечером профессора в полусне-полуяви.
"Однажды, когда я в очередной раз покинул супружеское ложе и заперся в кабинете, вдруг открылась балконная дверь. Я поднял глаза: передо мной в ярком шелковом кимоно народная артистка…
– Ты так и не догадался, кто моя мать… Неужели все забыл?!"
И в этой сценке опять ярко присутствует присущее всему рассказу пограничное состояние между вымыслом и правдой: то ли вправду певица — дочь Зины, то ли это у профессора в голове сумбур — совсем по Софоклу или Фрейду…
Что ж, загадки эти каждому читателю предстоит разгадать самому и найти свой собственный на них ответ. Мне остается добавить лишь несколько слов. Балагур-профессор в разговоре с народной артисткой в бизнес-классе самолета называет себя "ответственным за северное полушарие", в чьи профессиональные обязанности входит, пролетая над землей, следить, чтоб ее меридианы не смещались и часовые пояса не перепутывались между собой. На мой взгляд, писатель Александр Файн всем своим творчеством демонстрирует, что чувствует личную ответственность за то, чтоб нравственные меридианы людей тоже оставались на положенных им местах, чтоб не путались правда и ложь в умах людей и не вводили их в искушение. И это, наверно, единственное, в чем он последовательно и непреодолимо консервативен, в отличие от явленного в рецензируемом рассказе определенного литературного новаторства.
Ольга ДЕНИСОВА
|
|