Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 02 (142), 2017 г.



Александр ФАЙН
КРАСНЫЙ ТЕЛЕФОН

 

(Не простой рассказ)



Александр Файн — прозаик, драматург. Окончил машиностроительный факультет Московского института химического машиностроения. Литературную деятельность начал в семидесятилетнем возрасте. Член МСПС и Союза писателей XXI века. Автор публикаций в журналах "Слово", "Дети Ра", "Зарубежные записки", "Зинзивер", "День и Ночь" и других русскоязычных изданиях, выходящих в России и за рубежом, нескольких книг прозы. Лауреат Премии имени А. П. Чехова за 2009 год. Сборник рассказов и повестей "Среди людей" стал номинантом самой престижной российской литературной премии "Большая книга" за 2012 год. Лауреат премии "Писатель ХХI века" за 2014 год.

В день маминых именин 22 сентября, как и положено до полудня, с дюжиной белых гвоздик я вхожу в кладбищенские ворота. За разросшейся березой справа в начале второй аллеи двухметровая гранитная плита, на которую каменных дел мастер с фотографии с чувством перенес красивое женское лицо с удивительно умными и лучистыми глазами. Мама наказывала не ставить ей выделяющееся и холодное надгробие из мрамора.
Я кладу гвоздики и, стоя, прошу прощения за содеянное в прошедшем году, что учительница русского языка и литературы в старших классах считала бы неблаговидным. Потом сажусь на скамейку, достаю четвертинку "Московской", которую нынче продают с отвинчивающейся крышкой, два граненных лафитничка, наливаю по полной и салютую своим: "Прости меня, мамуля, что не успел тебя поселить за городом, чтоб под березами в плетеном кресле могла бы ты перелистывать страницы воспоминаний знаменитых персон".
Хорошо вернуться в московский сентябрь сразу после знойной Италии, куда супруга умыкнула меня на целых три недели, расстроив вечно неисполняемое осеннее громадье планов. Я сопровождал свою половину на курорт, где она аккуратно три раза в день к столу меняла обличье и настроение. Туалеты, с трудом уместившиеся в два чемодана, развешены и терпеливо ждут своей очереди. С такой женщиной, знающей себе цену да еще и готовой к общению хоть на языке Шекспира, хоть Мольера или Ремарка, а, если понадобится, то и с использование вокабуляра Владимира Ивановича Даля, чувствуешь себя состоявшимся мужчиной в любом обществе. Супруга — литературовед, доктор филологических наук, безжалостная полемистка, — безошибочным чутьем всегда находит жертву. Конек Елены — категорическое неприятие воспоминаний в любом устном или печатном формате. Не секрет, что это самая распространенная тема для любых новых знакомств. Елена — злостный интерпретатор великого авторитета XX века Зигмунда Фрейда: "Нет такой ошибки, которую уже не совершил человек. Опыт никого ничему не научил. Воспоминания полны лжи". Мне нравится наблюдать, как виртуозно жена на убойных примерах расправляется с очередной жертвой, опрометчиво возомнившей себя ее оппонентом.
Когда я окончательно решил завершить затянувшуюся после легкомысленного развода карьеру холостяка, мама с пониманием отнеслась к моему решению: "Умна, хороша собой, в меру немолода, не в меру образована, без хвостов. Если не будете выяснять отношения, в которых она растопчет тебя как таракана, получишь статусную жену и, похоже, приличную хозяйку в окончательном варианте".
На именины к маме мы являлись с очередным гастрономическим изыском Елены, традиционной бутылкой "Московской" — тогда по традиции ее называли "Белой головкой", потому как картонная крышка заливалась белым сургучом — и появившейся на книжных прилавках новой книгой воспоминаний знаковой личности. Когда по состоянию здоровья мама стала пропускать занятия в школе, Елена настояла, чтобы свекровь переехала к нам со своим шкафом-мастодонтом, хранителем библиотеки исповедальной литературы.
Однажды мама, посмотрев хитро на любимую невестку, сказала, что нашла изречение известного философа Сёрена Кьеркегора: "Нет более опасного оружия, чем искусство воспоминаний". Елена промолчала, а спустя неделю предложила устраивать субботние поединки двух "достойных соперниц".
Так, если погода не придавливала к подушке собирательницу фактов из жизни знаменитых персон, начались субботние спарринг-ужины двух гигантес мысли и знания. Я гордился интеллектом дорогих мне женщин, которые великодушно мне даровали роль молча разливающего. После первой вступительной рюмки мама, основательно подготовившаяся, вбрасывала в качестве зачина несколько спорных фактов из жизни какой-либо значительной исторической персоны. Позиция учительницы, которую на равных признавала Елена, опиралась на возможность использовать приведенную фактологию, независимо от соответствия ее правде, для критической оценки жизненного пути персоны. Поединок заканчивался за полночь. Традиционную ничью я фиксировал пустой бутылкой и заваренным с чередой или мятой цейлонским чаем, который мы уважительно пили из маленьких пиал с мамиными кексом или маковыми плюшками.
Наш с Еленой дуэт сложился, как считала мама, оптимальным образом, исходя из баланса любви и расчета без излишней демократизации, которую нынче демонстрируют современные молодые пары, обрекающие свой брак на губительную деформацию. Как правило, второй брак, случившийся после длительной внесемейной практики, осознанно устойчив. Как специалист в области оптимального управления по прошествии полугодового испытательного срока, достаточного для зрелых людей, я предложил Елене формулу успешности нашего союза: обоюдное осознание его необходимости при достаточности необременительного обоюдного контроля. Гуманитарная Елена оценила точность математической формулы для практики успешного существования во времени и пространстве союза.
Поначалу различное отношение к воспоминаниям было предметом ночных дискуссий новобрачных, но два самостоятельных человека быстро нашли простой способ не нарушать спокойное течение семейного процесса. А я пришел к мысли, что отношение Елены к воспоминаниям — лишь неизлечимый комплекс прошлой обиды, которую она превратила в интеллектуальную агрессию. Совсем по Фрейду! И тему любых воспоминаний при жене я с удовольствием оставил для ее жертв. Тем более, что на обсуждение своего личного прошлого Елена наложила жесткое табу с первых наших встреч.
Как-то под влиянием нелицеприятных оценок Елены, перелистывающей присланные ей на рецензию литературные упражнения, не справившись с собственным графоманским зудом, на несколько ночей я отлучился от супружеской постели. Исписав килограмм бумаги, я с волнением показал свой опус профессионалу. Оценив последствия охватившей меня инфекции, Елена уважительно сказала профессору прикладной математики: "Художественная литература как социальное явление предназначена не для критиков и других активных участников литературного процесса, т. е. собратьев по цеху, а для нормальных людей, которые при чтении не должны обнаружить, что сюжет лишь правдоподобен. А потому, профессор, события должны быть жестко связаны сюжетной цепью. Тогда читатель с удовольствием натянет сюжет на себя. У тебя есть знание материала, герои говорят от себя, но отсутствует главная тема, а события жестко не связаны, и потому читатель быстро устанет, ибо это больше похоже на неплохие воспоминания, которые, кабы не страх потерять спокойствие в доме, не стала бы я рецензировать. Пробуй, мой желанный профессор, чтоб, как музыканты говорят, если есть слух — инструментарий можно освоить. Хочу тебя, начинающий словоплет и по совместительству мой дорогой муж, предупредить, что нынче литературное поприще, как, впрочем, и другие отрасли искусства, находятся под прессом шоу, которое вытягивает из народа монету и тренирует не художественный вкус, а физиологию. Потому денег ты не заработаешь, а авторские амбиции при успехе удовлетворишь среди узкого круга знакомых и случайных читателей. Литература — это мысль автора, преобразованная в чувства героев, попавших в различные ситуации, которые могут быть внешними и внутренними. Поэтому проверяй на себе речь, ситуации и не старайся быть умнее или глупее себя. И еще один совет: безжалостно выкидывай все, что не укладывается в сюжетную цепь, а служит демонстрацией твоего сумашедшего опыта, отсутствием которого страдают не по возрасту рано заигрывающие с прозой борзописцы. Ремесло лучше, чем графоманство, но оно не должно быть заметно".
Свои упражнения на чужом поприще я не прекратил, но Елене до поры до времени результаты их не показывал.
Я не люблю шумные итальянские кафе с полезными здоровью морепродуктами и бокалом низкоградусного вина. Меня раздражают средиземноморские пляжи со снующими меж закопченных тел назойливыми темнокожими коробейниками. Мне по душе таежная глухомань Тянь-Шаня со скрипящими соснами. Добираться туда хоть и сложнее, зато не нужно утром с кислым лицом обходить столы с четырех-пятизвездочным многообразием "шведского стандарта". Мне бы миску рассыпчатой гречневой каши с жареным луком, чтоб в ней закопать полпачки крестьянского масла, или горку дымящихся пельменей с горшочком сметаны, из которого уверенно торчит деревянная ложка. И что греха таить — сто пятьдесят родимой в два глотка. А потом расслабленно помалкивать и втягивать оттопыренными покрасневшими ноздрями упругий горный воздух. Но чтоб Елена была рядом. Ей-то каково в тренировочном костюме и кроссовках?! Ограниченная демократия и справедливость — раз на курорт, раз на Тянь-Шань. Не порознь же ездить в отпуск? Зачем тогда вся эта история с запоздалым браком и формула его успешности?
Кладбищенский сентябрьский легкий ветер разорвал звонкий детский голосок: "Мама, а бабушка Маруся сразу меня полюбила?". Возмущенные вороны закаркали и, хлопая крыльями, улетели, заглушив ответ чужой мамы. Память моя засуетилась.
…Война еще жила только что отмененными карточками на продукты, возможностью свободно в одни руки купить два килограмма серого хлеба, военным без погон обмундированием мужского населения. Наш учитель по математике Борис Дмитриевич закладывал пальцы одной руки за командирский пояс на гимнастерке, а другой рукой, взяв за ухо непонятливого и совершая его телом круговые и продольные движения, объяснял, что диаметр и длина окружности различаются на число "пи". Неужто кто-нибудь из нас мог пожаловаться или обидеться на методику обучения, применяемую демобилизированным гвардии майором?
Мы жили в полуподвале, переоборудованном из дореволюционной дворницкой в коммуналку. После революции ведь прошло только тридцать лет, а нынешнюю мою жизнь вдвоем с женой в четырехкомнатной квартире с двумя теплыми балконами, двумя туалетами и пятнадцатиметровой с окном прихожей отделяет от войны уже семьдесят лет… Три комнаты, вечно занятая уборная с разбитым унитазом и траншея — кухня. Смрад от керосинок периодически рассеивался от визгливых претензий несчетных членов семьи, занимавшей самую большую комнату с окном, наполовину выступающим над тротуаром. Даже решетка не нужна — кто отважится на бесперспективный визит в двадцатиметровое убежище, в котором непонятным образом размещались обоих полов дети всех возрастов и постоянно сокращался демографический послевоенный разрыв.
В маленькой семиметровой клетушке, рядом с кухней, жила тетя Маруся с дочками — Зиной и Лидой. Наша семья —дедушка, мама и я — занимали среднюю комнату напротив уборной. Моя мама и тетя Маруся, назначенные войной вдовами, сблизились в противостоянии с могучей маткой шумного семейства, которая держала при себе мужа — экспедитора мясокомбината. Дважды в неделю производитель потомства и добытчик падал у входной двери с полным провианта рюкзаком. Тушу весом более центнера гуртом волокли в комнату. Спустя некоторое время критическая устная оценка номенклатуры и качества добытого, сопровождаемая глухими ударами и детскими визгами при дележке, становилась достоянием всех жителей полуподвала. Поутру Клава, так звали бывшего бригадира разделочного цеха мясокомбината, демонстрировала свое женское и социальное превосходство огромной чугунной сковородой, где меж колбасных ломтей булькало в сале два с половиной десятка желтков.
Мой дедушка, державший до революции скобяную лавку, потерявший в эвакуации жену и двух сыновей в последнюю Отечественную, молча хранивший обиду за смерть своей старшей дочери-красавицы от руки красного командира, до последних дней сохранял память и редкое добросердечие. В двадцатых годах переехать в Москву и получить две комнаты в арбатской коммуналке ему помог благодарный партийный босс, который в Минске во время революции прятался у деда в подвале. Позже, когда босс попал под жернова партийных разборок, заступиться за деда было некому, и большую комнату отдали под уплотнение. Потом несколько раз менялся персонал коммуналки.
Любитель и истинный ценитель оперной музыки, дед рассказал мне, как присутствовал на концерте великого итальянского баритона Баттистини, посетившего Минск до революционных событий. С годами я стал обладателем вполне достойной коллекции записей на разных носителях — от полукилограммовых граммофонных дисков до невесомых флешек — оперной и симфонической классики. Сегодня я не стесняюсь даже с профессионалами обсуждать особенности мастерства и репертуара виртуозов-исполнителей.
Один из любимых маминых учеников стал осваивать криминальное ремесло и даже получил статусный чин в своей среде. Это позволяло не доводить градус коммунального противостояния до рукоприкладства и политических оценок, которые могла услышать дворничиха, денно и нощно пекущаяся о лояльности населения на вверенной ей территории.
…Тетя Маруся была похоронена на этом же кладбище. Я приезжал проводить ее по звонку старшей дочери Зины. Ее поддерживали под руки двое крепких мужчин. Когда я подошел к полной немолодой женщине в черном платке, она положила мне голову на грудь и тихо сказала: "Хорошо, что наши мамы вместе".
Не без труда я отыскал могилу тети Маруси, но за свежеокрашенной загородкой, рядом со скромным надгробием — холмик из завядших цветов. С фотографии, прикрепленной к кресту из гнутой проволоки, смотрела улыбающаяся Зина. Вот так! Единственное на земле событие — рождение человека — со стопроцентным одинаковым исходом. Мне было тогда шестнадцать лет, я учился в девятом классе и тренировался в отделении "Самбо" на стадионе "Динамо", куда четыре раза в неделю ездил на метро или на трамвайной "колбасе", чтоб не платить за проезд.
Зина была на четыре года старше меня и уже работала машинисткой в институте Маркса-Энгельса-Ленина, в котором формировалось единственное правильное учение о развитии общества, "потому что оно было верным". Сейчас это называется "неосуществленный коммунистический проект". Почему он не сработал? Потому что не те и не там его осуществляли или западная цивилизация еще не окончательно себя дискредитировала?!
Возглавлял институт главный теоретик коммунистической концепции развития человечества академик П. Н Поспелов, который, видимо, еще не успел окончательно обосновать для лидеров коммунистического проекта успех первой его части — меньше есть, меньше ездить и меньше думать, −проходившей успешную апробацию на массовой части населения. Знающие люди намекали, что теоретические выводы Поспелова проверял на себе самый верный марксист-ленинец М. А. Суслов, ответственный в ЦК КПСС за идеологическую подготовку советского народа к переходу от социализма к коммунизму. Однажды, выполняя обязанность за доставку к началу поединка моих дорогих мыслительниц "Белой головки", я зашел в гастроном на углу Арбата и Садового кольца. У стены торгового зала, стараясь быть незаметным, в застегнутом на все пуговицы видавшего виды пальто и каракулевой шапке "пирожком" стоял Михаил Андреевич. Скорее всего, сравнивая товарную номенклатуру для жителя центра столицы с набором кремлевского пайка, он зашел, чтобы установить точную дату перехода к коммунистическому равенству. Ныне геронтология убеждает, что полезно уменьшить объем пищи и больше двигаться. А ЕГЭ просто соответствуют требованиям, обоснованным Поспеловым. Так что? Не все, стало быть, потеряно и можно с учетом деградации европейского цивилизационного проекта подумать о реабилитации неосуществленного коммунистического. …В четвертинке оставалось, и я из горла помянул обеих, потому как, задумывавшись, по дороге обронил лафитнички.
Зина занималась в вокальной студии клуба завода "Каучук". Статью, высокой грудью, роскошной каштановой косой обращала она на себя внимание не только мужчин. К очередной годовщине Октября тетю Марусю премировали радиолой. Кто-то из родителей мамы работал на звукозаписывающей фирме "Мелодия". Это было так кстати. И, если у меня не было тренировки, а у Зины занятий, мы слушали пластинки с записями знаменитых вокалистов. Мы сидели рядом на диване — в который раз я ставил пластинку со знаменитой Лидией Руслановой, исполнявшей популярную "И кто его знает, на что намекает…". У меня кружилась голова от запаха Зины, а тело трепетало от буйства юношеской плоти. Я не слышал ни слов, ни музыки. А жестокая надзирательница — младшая сестра Лида то исчезала, то врывалась в комнату и втискивалась между нами.
Места общего пользования в квартире мыли по очереди. Как-то поздно вечером, дождавшись когда освободится уборная, я вышел в коридор. Зина в коротком халате, нагнувшись, скоблила пол. Увидев мой взъерошенный взгляд, она выпрямилась и красиво прогнулась:
— А тебе какие женщины нравятся?
Я смотрел на темное пятно меж расходившихся пол халата и выпалил:
— Такие, как ты.
— Знаешь, у нас в клубе тоже есть секция по самбо. С твоим вторым динамовским разрядом тебя сразу возьмут. Вместе домой будем возвращаться, а то мне одной страшно… В клубе спортсменам-разрядникам, кто за завод выступает, сухой паек полагается: сгущенное молоко и шоколад.
В клубе меня сразу взяли в основную группу. В "Динамо" после тренировок проблем с мытьем не было, а дома под краном при вечном людском скоплении как помыться? В подвале клуба была одна душевая кабинка, которую можно было посещать по пропуску только два раза в неделю. Как теперь сидеть рядом с Зиной? Я познакомился с истопником и договорился за сгущенку ходить в душ после закрытия. Окончания занятий по вокалу и в борцовском зале не совпадали по времени. Вся задуманная история оказалась пустой затеей.
Как-то я задержался из-за показательных схваток и в коридоре клуба увидел Зину. Я подошел и предложил воспользоваться моей возможностью посетить душ. Зина сразу согласилась. Адам и Ева с арбатского полуподвала, прильнув друг к другу, некоторое время слушали струи воды. И вдруг я услышал ее призывной голос:
— Ты такой сильный… будешь меня защищать?
Так продолжалось полгода. На зимние каникулы, уже от завода, я уехал на спортивные сборы. Рядом с нами тренировалась команда гимнасток общества "Трудовые резервы". В столовой красавица Инна Иванова, чемпионка Москвы, не раз предлагала сесть за один стол, но мне нужна была только Зина. Когда после сборов я вернулся, многодетная семья съехала и в квартире произошла перестановка. Освободившуюся маленькую комнату решили переоборудовать под ванную с газовой колонкой. Зина уже не ходила в клуб.
Мама сказала, что ее перевели на должность секретарши директора института, и даже по воскресеньям за ней приезжает серая "Победа". Зина стала модно одеваться. Наконец, подключили колонку. Однажды в воскресенье я услышал крик из ванной и бросился туда. Дверь открыла обнаженная Зина. Она испугалась крысы. Я стал шуровать щеткой по углам, заваленным хламом. Но, видимо, гостья уже ушла тем же путем, что и пришла. Когда я повернулся к Зине, она закрылась полотенцем — по выражению ее лица я понял, что между нами все кончено.
Пятого марта пятьдесят третьего страна осиротела. Все говорили, что скоро начнется война, а через три дня Зина исчезла. Тетя Маруся молчала. Выпускные экзамены прошли успешно, я получил серебряную медаль и поступил в Московский инженерно-физический институт. В этом элитном учебном заведении готовили кадры для атомной промышленности и других закрытых предприятий. У меня началась другая жизнь, но отношения со студентками не складывались. Страна продолжала жить без Отца народов. И вдруг оказалось, что Альберт Эйнштейн и Норберт Винер не лжеученые. Мы постигали кибернетику, теорию относительности и оптимальное управление. В ноябре появилась Зина — мы молча здоровались.
…Я вглядывался в улыбающееся лицо взрослой женщины на фотографии с ямочками на щеках, которые полвека назад так безудержно целовал под душем.
Как-то на новогоднем кооперативном вечере на правах ведущего я предложил за весьма увесистую награду назвать дюжину опер-шедевров XX века. Среди работавших у нас выпускников элитных вузов нашелся один, кто осилил три. А из сорока пяти сотрудниц, моложе двадцати пяти, только одна и то с большим сомнением назвала настоящую фамилию Отца народов. А ведь без всякого сомнения каждые полгода до марта пятьдесят третьего в классных сочинениях мы благодарили его за счастливую жизнь без войны и наклеивали на обложки тетрадей вырезанные из календаря портреты генералиссимуса с одной звездой Героя на скромном френче.
Нашу квартиру решили передать под склад домоуправления. Маме, как получившей звание "Заслуженного учителя", предоставили комнату двадцать три метра в малонаселенной квартире соседнего дома, а тетя Маруся с дочками переехала в двухкомнатную квартиру у метро "Сокол". Тогда это было немыслимо! Мама отвезла им на новоселье кекс и скатерть, а когда приехала, сказала, что в получении квартиры посодействовал академик, а меня ждет подарок — радиола. Но за подарком я не поехал.
…Неужели это все было?! Эх, Зина… Зина… Зиночка!
После окончания института меня направили на предприятие "Почтовый ящик номер 764", так именовалось для непосвященных ЦАКБ — "Центральное артиллерийное конструкторское бюро" — которое находилось в подмосковном Калининграде. Начальник предприятия — генерал-полковник инженерных войск главный конструктор артиллерийских систем Василий Гаврилович Грабин, назначенный на эту должность по указанию Сталина. Каждое утро я занимал место у окна электрички, отправляющейся с Ярославского вокзала в семь десять, через тридцать минут в полусонном состоянии выходил на платформу "Подлипки" и уверенно шагал к проходной, от которой в обе стороны тянулся забор с чугунными эмблемами в виде скрещенных орудийных стволов. Наверное, чтоб никто не сомневался, какой секретной работой занимаются за забором с колючей проволокой, — вдоль периметра забора изнутри сторожевые псы и вспаханная контрольная полоса. И две пушки на территории у главных ворот! Мне не привыкать рано вставать. Последние годы в институте поддержание функционального уровня, на котором я уже тогда находился, требовало ежедневных серьезных утренних нагрузок.
По теме диплома меня зачислили инженером-конструктором в специальное подразделение КБ-7, которое занималось непрофильной для ЦАКБ разработкой реакторов нового поколения.
Как-то я ехал в тамбуре следующей электрички и вышел на платформу, когда до прохода через вертушку оставались считанные минуты. Включив четвертую скорость, я помчался, но меня обогнал суховатый парень в спортивной куртке. Он красиво и упруго удалялся и, сколько я не прибавлял, был впереди. Уже на территории предприятия незнакомец улыбнулся и протянул мозолистую ладонь:
— Олег. Чем занимался?
— Самбо.
— На каком уровне?
— Мастер спорта.
— А сейчас тренируешься?
— В электричке дышу через раз и осваиваю подсечку в тамбуре, когда опаздываю.
— Первый раз тебя вижу. Молодой специалист? Что окончил?
— МИФИ.
— А диплом по реакторной теме делал?
— По радиационной защите.
— Мы команду по многоборью собираем из демобилизованных мастеров спорта. Главный спорт уважает. Свободный проход дадут. Надумаешь, 7-47 позвони и спроси Абалакова.
Это был сын знаменитого альпиниста Виталия Абалакова, тоже альпинист и горнолыжник, дважды мастер спорта. Через неделю меня вызвали в отдел режима для уточнения биографических данных. Там я встретил Олега. От него узнал, что создается специальная группа из молодых специалистов механико-математического профиля, которым требуется допуск на высший уровень секретности. По разговору я понял, что Олег будет руководителем группы, и он рекомендовал включить меня в нее. Пока шло оформление, начались тренировки. Как-то после кросса в парке Олег подошел ко мне и положил руку на плечо:
— Я был у Главного. Он подписал амуницию, автобус, питание и пропуска на свободный проход. А про винтовки я забыл. Он забывчивых не любит. Сходи, скажешь, что ответственный за стрельбу. В докладной четко укажи модель, изготовителя, количество и оснащение. Бумагу секретарю отдай. Если сам примет, отвечай коротко, по-военному... Видишь, тут какое дело. Фирму нашу передадут в полном составе соседу. Там генеральный — Королёв, это ракетная фирма. Я слышал, у Грабина недругов со старых времен много накопилось. У него красный телефон в кабинете стоит. Если разговор получится, спроси про телефон. У меня не сложилось.
— А почему красный?
— Сталину на стол.
Через неделю в приемной помощник Грабина проверил мой пропуск и открыл сначала одну, а потом вторую дверь. За столом огромного кабинета с длинным столом сидел трехзвездный генерал, он встал, вышел из-за стола и, улыбаясь, протянул мне крепкую руку:
— Выиграете?
— Постараемся.
— Молодец, нельзя обещать, если не уверен. В любом деле надо быть честным… Я позвонил в Тулу — дадут винтовки последней модели, ей сборную оснащать будут… Смотрел твою анкету. Твой отец где погиб и в каком чине был?
— Под Курском, старший лейтенант.
— Четко отвечаешь!
— Большое дело будете начинать. Время нынче требует математиков и физиков… А я механику и теплопередачу больше осваивал.
Я бросил взгляд на красный телефон без номерного диска, который стоял по левую руку от кресла на высокой подставке. Грабин посмотрел на телефон, потом на меня:
— По нему Верховному регулярно докладывал… Без этого телефона, может, за столом другой бы сидел.
Грабин подошел к окну, отдернул штору:
— Меня в Кремль вызвали. В кабинете Сталин и военное руководство. Я тогда предложил скоростное проектирование. Сталин мне слово дает, спрашивает мнение присутствующих. Большинство против. Ко мне: "Настаиваете?". Подтверждаю. "Хорошо. Подумаем и еще раз соберемся". Через месяц опять в Кремль вызывают. Все при своем мнении. Сталин говорит: "Ну раз он субординацию не признает, мы создадим специальное конструкторское… центральное бюро, а этого упрямца во главе поставим и в армию примем, чтоб воинскую дисциплину соблюдал. А мне лично контролировать придется". Тогда мне этот телефон и поставили. Многим это не нравилось. Потом мне добрые люди сказали, что Сталин просил ему книгу по устройству пушек принести.
Я рассказал Олегу про свой поход к Грабину. Олег посмотрел на меня и вздернул подбородок:
— Повезло тебе… Пройдут годы, ты расскажешь детям и внукам о разговоре… Грабин — явление XX века, у него наград и отличий больше, чем у тебя тогда будет волос на голове… Когда ситуация возникла, ему этот телефон, наверное, и припомнили. Он больше всех, и наших и чужих конструкторов, фронту дал пушек. На нашей "тридцать четверке" его пушка.
Я знал, что каждое утро Грабин приезжает на подаренном Сталиным черном лимузине ЗИС-110 и идет в цех, где грабинские левши собирают новый затвор. С каждым умельцем Грабин здоровается за руку. А в копировальном бюро молодые женщины, одна другой краше, вниманием генеральским тоже не обойдены.
После ухода из ЦАКБ Грабин читал лекции студентам. Судьба им подарила возможность вживую видеть и слышать легенду мирового пушечного дела, за которой, как шептала молва, охотились агенты абвера.
Начались работы по проектированию ядерного реактора для космического корабля межпланетной экспедиции. Было не до тренировок. В числе допущенных к разработке было всего семнадцать имен. Последней в списке — моя фамилия.
Через год ЦАКБ в полном составе перешло в подчинение другого великого конструктора Сергея Павловича Королёва. Это был 1959 год. Ныне предприятие "Почтовый ящик номер 651" — всемирно известный ракетно-космический комплекс НПО "Энергия". Спустя три года я защитил диссертацию по теневой защите летного реакторного блока. Но моя жизнь пошла по другому руслу.
…На похороны мамы тетя Маруся приехала с дочерями. Они держали под руки сухонькую старушку, с трудом передвигающую ногами. Я знал, что мама поддерживала отношения с тетей Марусей. Зина превратилась в дородную женщину, а Лиду трудно было узнать. На кладбище пришло много выступающих — ученики и сослуживцы искренне и тепло говорили о маме. Три женщины в черном стояли в сторонке.
В октябре восемьдесят третьего поздно вечером дома я заканчивал вторую главу монографии, подводившей итог моей многолетней работы. Вошла Елена и сказала, что какая-то бывшая соседка Зина просит к телефону. Я сразу узнал грудной голос:
— Здравствуй. Умерла мама.
На поминках, когда спало траурное напряжение, я спросил Зину:
— С тобой на кладбище сыновья стояли?
— Офицеры, на севере служат. Двойняшки. В аэропорт уехали. У них отпуск на три дня.
— Ты ведь мне так ни разу и не спела.
— Возьмешь старшей женой — спою, — Зина покачала головой. — Я уж пятнадцать лет одна. Поздно мне по гарнизонам мотаться.
— Лиду, нашу надзирательницу, я что-то не узнал.
— Лежачая она. Как у мамы — ноги… Что ты за радиолой тогда не приехал?
— Решил, что откупиться ты хотела.
— Твоя мама просила, чтоб я от тебя отстала, — Зина вздохнула.
— Я не знал об этом… Куда ты тогда исчезла на полгода?
— Теперь, наверное, можно… рассказать. На даче Сталина в Зубалово вещи его разбирали. Нас три девчонки работали. Все мы подписку дали молчать.
— Много вещей было?
— Нижнее, стиранное. Военная форма, сапоги. Неудобно даже, такой человек и беднота такая! Мы книги разбирали, выписывали со страниц его замечания на карточки и сдавали, каждая карточка с номером. Когда выходили из комнаты, нас до белья обыскивали… Это "щупалкой" у охраны называлось.
— Сколько людей хотело бы эти карточки пощупать. Их издать — состояние, огромные миллионы. А для историков клад бесценный! — с удивлением я смотрел на Зину.
— Зачем эти миллионы? Может, и вправду по хозяйству к себе возьмешь… коли твоя не против будет… Я без претензий…
— А вдруг отобьешь? — сказал я и обнял женщину.
Много лет спустя из воспоминаний сподвижника и друга Грабина я узнал, что кремлевские визиты молодого артиллерийского конструктора организовал нарком боеприпасов Б. Л. Ванников, сам качавшийся на волоске меж интриг партийных и военных начальников и ставший после войны трижды Героем соцтруда. Не будь этой опеки, поехал бы смельчак Грабин, ставший потом Героем соцтруда и кавалером пяти сталинских премий первой степени, не в Кремль, а на Колыму. Там уже возил на тачке золотоносную породу, смерзшуюся в камень на пятидесяти градусной стуже, С. П. Королёв. И, может, из этой породы выплавили золотишко для двух звезд Главного конструктора космических аппаратов.
Время такое было, что сырье для звезд некоторым нашим соотечественникам приходилось самим возить… Кое-кому, правда, другие знаки отличия доставались. Но это гарнир истории!
В 1992 году меня пригласили возглавить совместное российско-швейцарское предприятие. По решению столичного мэра ей было предоставлено право арендовать половину десятого этажа в одной из арбатских "книжек", которые в советское время были символом новой Москвы. Последние десятилетия здания не ремонтировались, их внутреннее состояние и внешний облик нуждались в обновлении. Так появился у нас комплексный проект реконструкции Нового Арбата с привлечением разработок Мосспроекта-2, возглавляемого М. М. Посохиным. Наши западные коллеги свели меня с греческим финансистом Синефакисом, который взялся найти инвестора. Неожиданно выяснилось, что Синефаксис арендует для своего офиса дачу Сталина в Зубалове с существующей охраной и обслуживанием. Каждый раз с волнением я въезжал в медленно открывающиеся зеленые ворота и входил в одноэтажный, весьма скромный, по нынешним меркам дом, в котором работал и отдыхал Отец народов. С беспокойством я снимал куртку в прихожей и входил в столовую, где подавали еду человеку, который влиял на судьбы государств. Как-то после скромного ужина я попросил разрешения пройти в библиотеку, но полки в шкафах были пусты. Когда условия инвестирования были сформулированы, Ю. М. Лужков подписал распоряжение об организации акционерного общества "РЭНА" (Ремонт и эксплуатация Нового Арбата) с равным долевым участием московского правительства и нашей компании. Генеральным директором был назначен я. К сожалению, по юридическим и организационным причинам этот проект не мог быть реализован. Но "зубаловский приют" Сталина я детально осмотрел.
Изложенных здесь фактов достаточно для написания повести под интригующим названием "Красный телефон", но, чтобы сюжетно связать эти факты и сделать историю правдоподобной, как наставляла Елена, необходимо добавить одну связующую деталь: "Я вхожу в кабинет Вождя народов, перебираю книги на полках и вдруг в одной из них карандашная пометка, сделанная его рукой по устройству орудия…". И повествование складывается.
Ушли в мир иной великие и почти все рядовые персоны, упомянутые выше. Подтвердить честность моих воспоминаний могут фотография прощания великого конструктора В. Г. Грабина с коллективом — на ней во втором ряду стоит ваш покорный слуга, — распоряжение мэра Ю. М. Лужкова о создании общества "РЭНА", опубликованные статьи по теме моей диссертации, записи в моей трудовой книжке с номерами почтовых ящиков "764" и "651", страницы книги А. и С. Худяковых "Гений артиллерии".
Наше совместное предприятие не один год участвовало в государственной программе "Северный Завоз", по которому мы поставляли в Магаданскую область продовольствие и энергоносители. Со временем деловые отношения с руководством области переросли в дружеские. Это доставляло мне огромное удовольствие, ведь мое раннее детство прошло во дворе дома номер шесть по улице Сталина, которая теперь называется проспект Карла Маркса. В одну из поездок мэр Магадана пригласил порыбачить. Но японском катере мы рассекали морскую зыбь бухты Нагаево. Я стоял на корме и смотрел на белый бурун от мощного винта. Шестьдесят лет назад я тоже стоял на корме теплохода "Советская Колыма", который дал прощальный гудок моему колымскому детству. Но тогда шел мокрый снег и ничего, кроме белой пелены, не было видно. Теперь я впервые смотрел на удаляющуюся столицу Колымы со стороны Охотского моря — сжалось сердце. А когда-то в хорошую ясную погоду с берега я смотрел на маяк, и вот он приближается ко мне с каждой минутой. Как же там живут люди, о чем думают, когда не видно берега бухты Нагаево. За плечо меня тронул мэр, он протянул капитанский бинокль и показал рукой:
— Смотри, косатки гуртом идут.
В окуляры я увидел черные конуса над водой.
— Разве такое может быть в Адриатике? — мэр взял у меня бинокль.
В небольшом заливе под маяком мы бросили якорь. Спецы быстро нанизали кусочки свежей рыбы на крючки, прикрепленные к тросику, и стали опускать его на глубину. Через пятнадцать минут тросик вытянули, на каждом крючке еле шевелились огромные черно-серые блины живой камбалы до полуметра в диаметре.
— Это рыбалка по-нагаевски, — пошутил мэр. — А как попробуешь жаренного свежачка, вернешься навсегда на Колыму… к себе, — сказал он со значением.
Такого лакомства я не ел. Елена тоже готовила из камбалы рыбные котлеты, но это было совсем другое яство.
— Золото Колымы, — высокопарно расчувствовался я, подняв рюмку.
— Ты еще котлет из трубача не пробывал. Японцы за золотую валюту берут… А хочешь настоящее золото Колымы посмотреть? — чокнулся со мной мэр.
— В каком смысле?
— В буквальном, самом что ни есть настоящем!
На следующий день праворульный Ниссан-патрол остановился у аффинажного завода на двадцать третьем километре колымского шоссе, которое здесь величают "Трассой".
— На заводе работают те, кому некуда и незачем уезжать. И не воруют! — сказал мэр, предлагая мне поменять одежду на стерильное обмундирование.
Мне показали весь процесс изготовления мерных золотых стандартных слитков с клеймом "999.9". В блоке готовой продукции стальные стеллажи придавливали к полу желтые кирпичи.
— Золотой ресурс России, — с гордостью сказал мэр.
— Золотые звезды героев из него делают, — улыбнулся я многозначительно.
— Это не к нам! Мы трудяги!
Вдруг мой взгляд уперся в красный телефонный аппарат без наборного диска, укрепленный на стене.
— Связь с Кремлем? — спросил я деловито.
— А куда хочешь, — не понимая смысла моего вопроса, ответил мэр, — экстренная связь на случай пожара или ЧП.
В Москве я рассказал супруге про рыбалку и ее любимую настоящую камбалу. У нее загорелись глаза.
— А что, махнешь разок со мной! На Колыме, наверняка, есть литобъединение. Там народ честный. Сделаем тебе командировку по специальности.
Елена задумчиво посмотрела на меня.
"Может, пройдется она по моему детству и свое табу распечатает… Только вот магаданская история лишняя и в повесть о “Красном телефоне” сюжетно не цепляется", — думал я ночью, заняв законное место рядом с литературоведом.
В заключение я спрошу читателя — разве не нужны честные воспоминания? А может, права Елена — никакие воспоминания не нужны?



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.