"Литературные известия" № 01 (141), 2017.

Владимир Спектор — поэт, публицист. Родился в 1951 году в Луганске. Окончил машиностроительный институт и Общественный университет (факультет журналистики). После службы в армии 22 года проработал конструктором, ведущим конструктором на тепловозостроительном заводе. Автор 25 изобретений, член-корреспондент Транспортной академии Украины. Работал главным редактором теле- и радиокомпании в Луганске. Член Национального Союза журналистов Украины и Cоюза писателей XXI века, главный редактор литературного альманаха и сайта "Свой вариант", научно-технического журнала "Трансмаш". Автор 20 книг стихотворений и очерковой прозы. Заслуженный работник культуры Украины. Лауреат международных литературных премий имени Юрия Долгорукого, "Облака" имени Сергея Михалкова, имени Арсения Тарковского, "Круг родства" имени Риталия Заславского, а также ряда республиканских премий. Член жюри литературных фестивалей "Славянские традиции", "Русский стиль", "Пушкинская осень в Одессе". Руководитель Межрегионального Союза писателей, сопредседатель Конгресса литераторов Украины, член исполкома Международного сообщества писательских союзов (МСПС) и Президиума Международного Литературного фонда.

Голос эпохи из радиоточки
Слышался в каждом мгновении дня.
В каждом дыхании — плотно и прочно,
Воздух сгущая, храня, хороня

В памяти — времени лики и блики,
Эхо которых очнулось потом
В пении, больше похожем на крики,
В радости с нечеловечьим лицом.

С прошедшим временем вагоны
Стоят, готовые к разгрузке.
Летает ангел полусонный
Возле ворот, незримо узких.

Возле ворот вагонам тесно,
И время прошлое клубится...
Все было честно и нечестно,
Сквозь правду проступают лица.

Все было медленно к несчастью,
Со скрипом открывались двери.
Власть времени и время власти
Учили верить и не верить,

И привыкать к потерям тоже —
Друзей, что трудно и не трудно.
До одурения, до дрожи,
Себя теряя безрассудно,

Терпеть, и праздничные даты
Хранить, как бабочку в ладони,
Чтобы когда-нибудь, когда-то
Найти их в грузовом вагоне.

Найти все то, что потерялось,
Неосязаемою тенью...
А что осталось? Просто малость —
Любовь и ангельское пенье.

В последнюю минуту сна
Вдруг ощутил, что мне видна

Чужая жизнь, где старики,
Своим желаньям вопреки,

Бредут неведомо куда…
(У многих на спине — звезда.)

И я иду за ними вслед,
И время тает, его нет.

Сквозь дальний плач — аккордеон,
И вдруг — обрыв. И кончен сон.

Недобрым утром, в тишине
Я наяву, а не во сне

Сквозь жертвенно-багровый свет
Почуял жизнь, которой нет,

Сквозь явь и сон, сквозь "нет" и "да" —
Все та же желтая звезда.

Запах "Красной Москвы" —
                                середина двадцатого века.
Время — "после войны".
                                Время движется только вперед.
На углу возле рынка —
                                с веселым баяном калека.
Он танцует без ног,
                                он без голоса песни поет…

Это — в памяти все у меня,
                                у всего поколенья.
Мы друг друга в толпе
                                мимоходом легко узнаем.
По глазам, в коих время
                               мелькает незваною тенью
И по запаху "Красной Москвы"
                               в подсознанье своем…

Едем, едем… Кто-то кружит.
                        Кто — петляет по спирали.
                        И следит — не сесть бы в лужу,
Чтобы вдруг не обогнали.
А дорога-то щербата.
Проезжаем чьи-то даты,
Чьи-то хаты, казематы…
В небе скачет конь крылатый.
А дорога — не цветами,
Вся усыпана камнями,
Изборождена следами
И пропитана веками, и годами,
    и часами…
                        И слезами вся дорога,
                        Как святой водой, умыта.
Скользко. Смотрят все под ноги.
Сеют звезды через сито.
В спешке звезд не замечают.
Звезды падают на землю.
А дорога мчится дальше.
А из звезд растут деревья.

Из-под снега выглянет асфальт —
Как лицо из-под белил.
Главного еще я не сказал.
Хоть и много, вроде, говорил.

Все старо, как прошлогодний снег.
Да и нынешний уже не нов.
Хоть и близким кажется успех —
Дотянуться не хватает слов.

Поищу их в письмах фронтовых.
Там про снег и про войну.
В лица дядей вечно молодых
Сквозь их строки загляну.

Снег в тех письмах — тоже молодой,
Лучшие слова — одни на всех.
Время между мною и войной —
Утрамбовано, как снег.

А в море под названием "война"
Есть остров под названием "любовь".
Там ночью канонада не слышна,
И там под крик "Ура!"
                                   не льется кровь.
Там смерть невероятна, как вчера.
Там жизнь любви равна лишь
                                               и верна.
И, если слышится там изредка
                                               "Ура!",
То лишь от поцелуев и вина.
Но волны все опасней и страшней.
И тает остров в утреннем дыму.
Я знаю — "на войне, как на войне…"
Но сердцем эту мудрость не пойму.

Без раскаянья видится издалека
То, что было (а помнишь, да, что ты...)?
Неизменной лишь кажется внешне река,
Что несет тридесятые воды.

Неизменна прошедшего времени быль,
Где есть место для смеха и плача...
Даже если сдавать злую память в утиль,
Остается раскаянья сдача.

Суровый Бог деталей подсказывает: "Поздно".
Уже чужое эхо вибрирует во снах,
Где взрывы — это грозы, а слезы — это звезды,
И где подбитый страхом, чужой трепещет флаг.

Суровый Бог деталей оценит перемены,
Чтобы воздать детально за правду и вранье,
Чтобы сердца любовью наполнить внутривенно,
Чтоб излечить от злобы Отечество мое.

Обновить, как блюдо на столе,
Небо, землю, воду, времена...
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.

Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на "ты",
Чтобы пелось, елось и жилось,

Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.

Гвозди номера № 01 (141), 2017 г.