Литературные известия
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
Подписаться  

Главная

Издатель

Редакционный совет

Общественный совет

Редакция

О газете

О нас пишут

Свежий номер

Гвозди номера

Архив номеров

Новости

Видео

Реклама

Авторы

Лауреаты

Книжная серия

Обсуждаем книгу

Распространение

Подписка

Реклама в газете «Литературные известия»

Магазин


       

Контактная информация:
Тел. 8 (495) 978 62 75
Сайт: www.litiz.ru
Главный редактор:
Е. В. Степанов




Гвозди номера № 09 (137), 2016 г.



Владимир НИКОЛАЕВ
РАССКАЗЫ



Владимир Николаев — прозаик. Живет и работает в Москве. Член Союза писателей ХХI века. Автор книги рассказов "Песня" (М.: "Вест-Консалтинг", 2016)



ДОРОГА

К бабушке ехали долго. На поезде через три границы: из Германии, где служил отец, через Польшу на Южный Урал — более трех суток. Мелькали картинки за окном: красная черепица Вюнсдорфа, плоские крыши блочных домов Варшавы. Перед рекой Буг на границе поезд притормозил, и из вагонов на ходу спрыгнули щегольские польские пограничники в конфедератках. Быстро проскочив узкую полоску реки, на своей земле, высунувшись в окна, наши кричали "ура!". Война давно окончилась, шли хрущёвские шестидесятые.
В Бресте меняли колеса, и меня этот момент интересовал чрезвычайно. Из окна купе я зорко следил за всей процедурой — вагон плавно, почти незаметно поднимала гидравлика, с грохотом укатывались европейские — узкие — вагонные тележки и с таким же тяжелым шумом закатывались наши — широкие.
Потом ехали весело до самой Волги — почти на всех остановках продавали еду: жареных кур, соленые огурцы, вареную картошку и пирожки. Пирожков мама не покупала — неизвестно, чего туда нашинковали. После Волги началось царство вяленой рыбы — предлагали воблу вязанками, а лещей — поштучно, и все недорого. Но когда куры и картошка из оконной торговли исчезли — о, удача! — нас с сестрой повели в вагон-ресторан. Поковыряв для вида ленинградский рассольник и жаркое с оранжевой подливкой, можно было неторопливо попивать вкуснейший лимонад "Буратино" — в Германии такого не было.
Всю дорогу по внутренней трансляции гоняли песни советской эстрады. К концу путешествия многие я запомнил наизусть. Особенно поразила мое воображение популярная тогда песня "Бухенвальдский набат". Когда все выходили из купе, я ложился на верхнюю полку для громкости звука и страшным голосом орал: "Люди мира, на минуту встаньте!!!". Исполнять на публике это было нельзя — взрослые хмыкали, а я обижался — пел-то с большим чувством.
Приволжские степи незаметно переходили в приуральские. На исходе третьего дня, постояв в Оренбурге, поезд в сумерках проскочил Меновой Двор, где проходит "граница" Европы с Азией, и разогнался под горку к разъезду, после которого до нашей станции уже рукой подать.
К этому моменту все вещи, и мы одетые, уже стояли в коридоре. В тамбуре проводница щелкала круглым железнодорожным ключом. Наша остановка — две минуты. С протяжным металлическим скрипом и лязгом поезд затормозил. Проводница распахнула дверь и откинула металлическую лесенку. В лицо ударила жара с запахом полыни и шпал. Где-то в темноте, выкрикивая маму, уже бежал по насыпи к вагону дед, и нас, как кукол, по очереди вбрасывали в его большие надежные руки. Поезд, продернув через свое тело волну тяжелого металлического звука, тронулся дальше уже без нас.
Пока шли в темноте, ничего не узнавалось. Дом в окружении штабелей шпал вырос из сумерек, как крепость.
Бабушка в слезах на пороге целовала и перецеловывала нас — как космонавтов или бежавших из плена партизан. Мы ответно тыкались в ее лицо, вдыхая родной запах — молока и солнца.
Взрослые, накричавшись, вскоре перешли на шепот — детей уложили на полу спать. Еще несколько минут борьбы за подушки и — счастливый полет в никуда. Приехали!



УТРО

Острые солнечные лучи, пробив ставни, мешают досмотреть что-то чрезвычайно важное и приятное, но уже слышны голоса из кухни и куриное ворчание с улицы. Теперь понятно — мы у бабушки и можно, не одеваясь, бежать во двор босиком.
Все сразу рассмотреть не удается, зовут завтракать. На столе огромная яичница, любимые шанежки и кружка ненавистных сливок. По шуму ташкентского поезда, который проходит в пять утра, бабушка встала, подоила корову и выгнала ее в стадо. Прилегла до "сольилецкого", с ним встала опять и наготовила всю эту утрешнюю снедь.
После завтрака мы, причесанные и чисто одетые, с мамой обходим всю родню — четыре или пять семей и еще соседи… Ходьбы на целый день.
Баба Маша — "нянька", бабушкина старшая сестра, заходим к ней первой. Ее муж Николай, здешний Мичурин — у дома на степной выжженной землице вырастил дивный плодоносящий сад. "Ребятёшек" пускают попастись в малинник. Мы едим огромные сладкие ягоды с куста, сколько влезет. Дед Николай кряхтит, но терпит — баба Маша держит его взглядом: "Нам деток Бог не дал, а эти ж свои, вот и пусть…"
Через забор дом маминой двоюродной сестры — у нее кролики! Дети — два пацана и девочка — смотрят на наши восторги с сожалением. Знали бы мы, сколько этим грызунам надо ежедневно притащить травы, и трагический финал короткой кроличьей жизни они видят, считай, ежедневно. Но городские — почти убогие по-здешнему — пускай гладят шелковые мордочки и дуют в бездонные кроличьи глаза — не жалко!



ЗАСТОЛЬНАЯ

Вечером вся родня собирается в нашем доме. Все чисто одеты. У женщин на плечах яркие шали. Они непрерывно чего-то вносят и ставят на стол. Говорят все сразу и все смешное. Мужчины солидно покуривают у крыльца. Как доехали? Вопросы об отце уважительные — офицер!
Дед достает большие бутыли с "бимбером" — самогоном. На столе все, что неутомимо наготовила бабушка, вкусноты необыкновенной. Дети быстро наедаются и начинают толкаться до первого подзатыльника — марш из-за стола!
Когда гости выпили и закусили, в общем разговоре наступает пауза, и женский голос вдруг пронзительно запевает. Женщины дружно подхватывают, а мужики еще крепятся, сосредоточенно глядя в стол. На второй куплет и их пробивает. Тогда к высоким женским прибавляются низкие и хриплые, но правильные мужские голоса. Никто уже не сдерживается. Слов почти не разобрать, но общее счастье и удаль летят так, что звенит ложечка в тонком стекле стакана — знай наших!



КРАЖА

За песни баба Люба и полюбила деда — лихого Саню-гармониста.
Всем был хорош Саня, а более всего смешливым блеском голубых глаз, когда пел под гармошку. Однако ж коренной казачке не пара: из имущества — одна гармонь. Русский паренек работал на путях — рельсы к шпалам пришивал. Как-то на вечерке подмигнул кареглазой девчонке.
— У-у, шайтан! — пропела Любаша и, подхватив тугую косу, мигом отвернулась от гармониста, вроде и не заметила.
Только сразу вспомнила молодца, как сосватали ее после Пасхи за поповского сына. Попович-то — все село знает — был богатый, но придурошный: девок за косы хватал, а рот слюнявый.
— Тятенька, не пойду!
Кто дуреху слушать станет? Отцово слово крепкое. Надо семью прибавлять — два сына не пришли с германской-гражданской, а Любке восемнадцатый годок, самое время замуж.
Заперли невесту на верхнем этаже лабаза — сиди пока, до свадьбы. Только у Любы свой характер. Наладила подружку к Сане-гармонисту.
В тот же вечер, как стемнело, подъехал он огородами на тарантасе:
— Люба, я здесь, — шепчет, а та ревет в голос:
— Саня, меня сосватали!
— Так я за тобой приехал.
Люба в чем была, в том и прыгнула к милому в ручки. Узелок с маминой иконкой-то был наготове.
Два дня бушевал отец — младшая дочь его ослушалась, опозорила. Как теперь людям в глаза смотреть?! На третий день братья и дядья поехали за строптивицей. Подкатили с улицы:
— Любка, выходи! Люба увидела — пьяные, дурные — задрожала.
— Саня, не ходи, убьют тебя!
— Нельзя, они родня теперь.
Вышел за ворота, только топор прихватил, вроде дрова колол. Да что топор! У тех, видать, обрезы — руки под сеном держат.
— Где сестра?!
— Жена-то? В доме.
— Какая она тебе жена!
— Мы расписаны, и справка есть.
Переглянулись дядьки — сразу его положить? А если правду говорит, кому она вдовая нужна будет?
— Неси справку!
— Чего на дворе толковать, пожалуйте в горницу.
Нехотя зашли, сели… А Люба уже на стол собрала, когда только успела? И справка из сельсовета с синей печатью в наличии. Все по закону.
— Э-э-х, наливай, Санёк, твоя взяла!
Словом, до вечера тут погуляли, а через неделю в бабушкином селе играли свадьбу по-широкому — все ж приготовлено было. А уж как пели казачки — да все про любовь!



ЖИЗНЬ

Отец смирился, но дочь не простил. В родном доме молодым места не нашлось. Уехали на станцию, у железной дороги соорудили землянку, там и родила Люба троих детишек. Саня на железной дороге работал, а когда посылали на курсы — учился. Перед войной накатали на него донос — дескать, шпалы ворует, и быстро упрятали в лагеря. Вот когда Люба лиха хлебнула — кроме детей у нее на руках была еще и старенькая мама…
Есть Бог или нет, но лишь грянула война, вернулся дед с соляных рудников! Тощий, нога перебита, а глаза — голубые. На железнодорожников тогда амнистия вышла, и всех, кто не за политику сидел, отпустили, да еще бронь от армии дали. Пятерых дедовых братьев на той войне положило, он один остался. Выучился в начальники станции, выходил к поездам в белом кителе под горлышко и красной фуражке, показывал зеленый кружок машинистам — ехать можно! Машинисты с ним здоровались: "Привет, Порфирьевич! Как дела?".
После войны рядом с землянкой поставил дом, где Люба проворно и с детьми и с внуками управлялась, и корову держала, и овец, и птицу, и сад-огород. За всю жизнь только грамоты не одолела, время по литерным поездам узнавала.
Гармошку свою дед не забыл, важно играл внукам, улыбаясь глазами. Но, правду сказать, шпалы он все-таки приворовывал — только это другая песня.



 
 




Яндекс.Метрика
      © Вест-Консалтинг 2008-2022 г.