Гвозди номера № 01 (117), 2015 г.

Это немного страшно, когда дебютная книга — посмертная, и вторая — тоже. Бард Валентин Соломатов погиб в автокатастрофе первого сентября 2006 года. "Голый текст" (2007) предстал как слепок, маска, снятая с творчества — стихи, песни, наброски и статьи. "По слепящим следам века" (2014) — отстоявшееся/устоявшееся, стихами явленное единство — подобие избранного. На титуле честно сказано: стихи и песни. А потому спрос разный и, подчас, — совершенно необъективный. Песенный текст сопрягается с ритмикой не языковой, но — музыкальной, и то, что корежит слух и делает прыжок под планку поэзии (а не над — как должно), в музыкальной системе мер и весов может предстать нормой. (Вспоминаю тексты Земфиры, приложенные к кассете — до эпохи дисков, — они производили ужасающее впечатление, зато включишь — не оторвешься.) Полагаю, что память бардов следует отмечать своеобразной "билингвой", в которой вторым языком будет музыка. Проще говоря — прикладывать диск.
Тем не менее, книга проблемная, в первую очередь, — в читательском аспекте. Не секрет, что читателя у поэзии нет (остатки, которые становятся останками, да сами поэты — не в счет). Однако "поэзия" доходит до "читателя" — в мутировавшем виде (и "читатель" — мутирует!). В виде песен. Бардовская субкультура преобразовывается, нет ныне задач создавать протестные песни (свобода слова, пусть и условная!), нет "геологов с гитарами", но: песни для умного (умного?) слушателя. Попросту: поэты, желающие, чтобы их стихи услышали массы, тем или иным образом ориентируются на музыку. О качестве их текстов с точки зрения "настоящей" поэзии судить сложно — разночтения отшлифовываются веками; то, что кажется передовым сейчас, может угаснуть, а оставшееся на обочине — всплыть. Но разделение существует. И в этом ничего особенного нет. Задача попсы — порадовать публику, дать возможность оттянуться, натанцеваться до упаду. Цель бардовских песен — всколыхнуть чувства сидящих у костров людей (или возле импровизированной сцены на поляне).
В этом разрезе и следует оценивать поэзию Валентина Соломатова, по цеховым свойствам, которые подметила автор вступления Татьяна Виноградова: "<поэзия> балансирующая <…> между притчей и публицистикой". Она же отмечает существенность исторического контекста (стихи помещены в книгу с датировкой) — перестроечные времена, постафганские ожидаемо оказались исполнены в патриотическом ракурсе: "Я оставил глаза свои в Афганистане… <…> Я кровавой глазницей загляну им в глаза…", "Дрогнул мир, и на миг — замер…/ Ты сказал — умереть просто,/ Я ответил, что смерть — экзамен" и т. д. Хотя, разумеется, датировка как таковая в поэзии — совершенно не нужна, поэзия — она или есть, или ее нет, и припарками ее не выпарить. Однако в контексте книги памяти (тем более избранного) — они уместны. И — в контексте авторского взросления. Ухабистость, поливариативность ранних стихов, упорядочиваются текстами более поздними, в которых очевиден не только личностный рост автора, но и — творческий.

Или:

Запутываясь в переплетенье строф, кажется порой, что перед нами стансы — смысловые стяжки могут перекидываться не линейно, а связывать, казалось бы, разрозненные и композиционно завершенные части текста. Это тоже, полагаю, из цеховых свойств.
Присутствуют и прочие самодостаточные черты жанра авторской песни — ритмические артефакты, претензия на афористичность в высказываниях (предельно простые, но не очевидные формулировки), звучные рифмы, рассчитанные в том числе на эффект при исполнении ("колоссы" — "голоса", "матерями" — "матеря ли", "нажала" — "пожарах" и др.) — в изобилии на страницах.
Татьяна Виноградова модель Соломатова назвала "непафосный пафос", хотя мне ближе мысль о пафосе высказывания — заложенном изначально, при синкретизме составляющих греческого значения слова: страдание, чувство, страсть, воодушевление, восторженность, подъем. Разве нет? Вот вам и эстетическая задача.
Барды для меня — поэты-прозаики (а вот Павич и многие-многие чем не прозаики-поэты? Дело-то не в форме, а в умении работать со словом, форма априори вспомогательна). Афоризмы — заветное, заставляющее вслушиваться в текст, когда музыка на душе. Читая, я подчеркивал некоторые, сразу запомнившиеся, прыгнувшие на язычок: "Я умер раньше, чем начал быть человеком…", "звери вечность лакали", "Полыхает беда —/ Подыхают слова", "а я за ночь старею/на тысячу лет,/ Как планета,/ на которой меняется/ климат", "Я — земля,/ которую/народ населял,/ А в итоге остался/ исключительно/ демос", "в небо выбросив руки разъятых мостов", "небом свинцовым бинтую себя", "секунда тонка", "сединой дома покрыты" и некоторые другие.
Елена Сафронова в книге "Все жанры, кроме скучного" отмечает, что авторская песня занимает положение в культуре — периферическое, что и финансирования на "слеты" не достаточно, и вообще. Однако действительна ли "темнота перспектив"? Массовость губит жанр, массовость истирает слова, иссушает мысли, лишает действо сакральности. Ежегодно проходят десятки (если не сотни) фестивалей и фестивальчиков, и как-то удается все организовать! Существует немало (ой как немало) кружков по интересам и клубов, в том числе — Клуб Валентина Соломатова (Москва). И "читатель" уходит в "поэзию" звучащую. Или поэзию звучащих, как, например, эти стихи поэта и барда Валентина Соломатова, память о котором жива, а, значит, он и сам сейчас рядом с нами: