Гвозди номера № 10 (114), 2014 г.

Обернешься, и время летит,
и прозрачными крыльями машет,
и ноябрь за окном шелестит,
облетевшей листвою украшен,

припорошенный первым снежком
холодеет рассвет, чуть белесый,
словно ангел, растет за окном
поседевшая утром береза.

Птицы-мысли к странице спешат,
и словами тетрадь зарастает,
все прозрачней и тише душа,
холодок возле сердца не тает.

Незаметно в дом входит зима,
наметает сугроб у порога,
но готова пустая сума —
путь воздушный, святая дорога.

Ветер машет прозрачным крылом,
словно утренней вестью тревожит,
и ноябрь здесь дрожит за окном,
облетевшей листвой припорошен.

Там — роща росла блаженно,
нитью небесной окована —
пред замком воздушным Баженова,
пред сказкою Казакова.

Темнели фонарные свечи,
как стражи аллей в Царицыно,
огнем Вселенной подсвечены...
Вокруг тишина царила.

И мы, словно дети Вселенной,
шли, тишиной окованы,
средь замков воздушных Баженова
и сказок дворцов Казакова.

Мелькали лучей звездных спицы,
дворцов отраженья дрожали
в прозрачных озерах Царицыно,
в ночную Москву провожая...

Ехал он по дороге в Арзрум,
два вола тащили арбу
по камням, в высоту куда-то,
горизонт предвещал грозу...

А навстречу ему шли солдаты,
а за ними везли в гробу —
Александр еще и не ведал
и  спросил — "Кого же везут?",
и услышал в ответ — "Грибоеда..."
Проплывали Кавказа пейзажи...
Ему вспомнилось почему-то —
год назад, Петербург, у Демута,
как встречались они день каждый.
Плыл туман, подступала тьма.
Он подумал — "Какая утрата!"
Ах, какой был блестящий Автор!
Прав он — горе всегда — от ума!..

Что Ветер роще напророчит,
седеющей в предзимнем сне?
А в звездном тлеющем огне
уже горит ночная строчка
и дарит утешенье мне.

Что роще напророчит ветер?
У дерева ведь нет пути
другого — только в высь расти...
Что ветру дерево ответит? —
Лети ко мне, не уходи.

Пусть строки этих пятистиший
расскажут через много лет,
что мне пути иного нет —
а лишь к тебе идти — к затишью,
идти к тебе на дальний свет.

Вслед за тьмой заоконной
жизнь уходит в затишье,
ты приносишь икону,
жизнь твою осветившую...

В просторе воздушной ткани
из веток сплетаются сетки
за минуту до расставанья
слова произносятся редко.

Я знаю, с небесной мелодией
и ты когда-нибудь сладишь,
Разлука подобна свободе —
за нее одиночеством платишь.

А слух так пропитан голосом
твоим — никуда не деться,
вот и бегут полосы
строчек в тетрадь — из сердца.

Вот и кладешь поклоны
где-нибудь в комнатной нише,
я тоже, молюсь пред иконой,
детство мое осветившей.

Пусть глядятся в даль
трех окон квадраты,
завершая день звездным многоточьем,
чтобы ты прочел о моих утратах,
я пишу в тетрадь тень неровных строчек.

Вся моя сума — в ней твои иконы,
лишь они в пути будут мне светиться,
в той дали всегда небо так бездонно,
чтобы я могла о тебе молиться.

Тишина висит надо мною краем,
потому что край в том краю — нездешен.
Я уйду в ту даль, что зовется Раем,
унося лишь свет комнат опустевших.

Завершится день звездным многоточьем,
пробежит лучей серебристых прядка,
пусть она пройдет в завиточки строчек,
тех, что я плесну для тебя в тетрадку...

Горящим пуншем обжигаясь,
или сухим вином с корицей,
когда-нибудь и я раскаюсь,
чтоб пить святую лишь водицу.

Дно чаши жизни станет сухо,
опалены в печи поленья,
но может быть, достигнет слуха —
и моего — святое пенье.

Зимой земля лежит, как в схиме,
и я, как яблоня, быть может,
еще одну осилю зиму,
укрыта снежною рогожей.

А где-то вьется дым к ночлегу,
горящий пунш, вино с корицей...
но ангелы влекут по снегу
мне чашу со святой водицей.

Шин тяжелых легкое шуршанье,
редкий проблеск фонарей во тьме,
ветра рвется за окном рыданье,
кто-то едет, едет по зиме.

Может, ты летишь ко мне навстречу,
в этот дом — увидеться со мной,
чтобы вновь бежали наши речи,
приглушенные лишь ранней тьмой?

Чтобы я стихи тебе читала,
чтобы ты потом мне тихо пел...
Жить одной на свете я устала,
даль разлуки — как провал, пробел.

Ветра слушать за окном рыданье,
видеть проблеск фонаря во тьме...
Шин тяжелых легкое шуршанье,
снова кто-то едет по зиме.

Окно, распахнутое в ночь,
вся даль Вселенной близ окна,
но ты не можешь мне помочь,
внимаю небу я — одна.

Лишь отдаленные гудки
здесь нарушают тишину,
и первых строк бегут ростки,
но не сдержать мне их волну.

Прости, надежная тетрадь,
что нарушаю белизну
страницы, ты должна понять
мою печаль, мою вину...

Я, как и ты, должна понять
мне Свыше заданный урок —
поэт рожден, чтобы страдать,
унять свой плач — печалью строк.